Онлайн книга «Голый завтрак»
|
Мистер Хислоп смиренно пожимает плечами. Он принимается тыкать пальцем в кнопки щита управления… Парус падает, весла втягиваются в корпус. – И включите благовоние, что ли? Против ветра канал воняет. – Гардению? Сандал? – Нет. Амброзию. Мистер Хислоп нажимает еще одну кнопку, и барку окутывает густое благоуханное облако. У Эй-Джея начинается приступ кашля… – Врубайте вентиляторы! – орет он. – Я задыхаюсь! Мистер Хислоп откашливается в носовой платок. Он нажимает кнопку. Вентиляторы с жужжанием разгоняют амброзию. Эй-Джей поднимается на возвышение и удобно устраивается у штурвала. – Контакт! – Барка начинает вибрировать. – Аванти, черт побери! – орет Эй-Джей, барка со страшной скоростью отчаливает поперек канала, опрокидывает полные туристов гондолы, проходит в нескольких дюймах от мотоскафи, поворачивает то к одному берегу, то к другому (окатывая тротуары и поливая прохожих кильватерной волной), в щепки разносит флотилию пришвартованных гондол и наконец, врезавшись в пирс, кругами уносится на середину канала… Из пробоины в корпусе бьет столб воды в шесть футов высотой. – Поставьте людей к помпам, мистер Хислоп! Судно черпнуло воды. Барка внезапно накреняется, выбрасывая Эй-Джея в канал. – Покинуть судно, черт побери! Спасайся кто может! Затемнение под мелодию мамбо. Торжественное открытие «Эскуэла Амиго», школы для мальчиков-правонарушителей латиноамериканского происхождения, построенной на пожертвования Эй-Джея; присутствуют преподавательский состав и пресса. Эй-Джей, пошатываясь, поднимается на трибуну, задрапированную американскими флагами. – Говоря бессмертными словами отца Фланегана, такого явления, как плохой мальчик, не существует… А где статуи, черт побери? СПЕЦИАЛИСТ: Вам прямо сейчас? ЭЙ-ДЖЕЙ: Зачем же я, по-вашему, сюда явился, черт подери? Я что, должен открывать треклятую статую заочно? СПЕЦИАЛИСТ: Все в порядке… Все в порядке. Уже везут. Перед трибуной устанавливают статую, которую привез на буксире тягач. Эй-Джей нажимает кнопку. Под трибуной включаются турбины, и их шум нарастает до оглушительного жалобного воя. Ветром сдувает со статуи красную бархатную драпировку. В ней запутываются преподаватели, сидящие в первом ряду… Зрителей окутывают клубы пыли и строительного мусора. Сирены постепенно затихают. Преподаватели освобождаются от драпировки… Все молча, затаив дыхание, смотрят на статую. ОТЕЦ ГОНСАЛЕС: Матерь Божья! КОРРЕСПОНДЕНТ «ТАЙМ»: Просто не верится. «ДЕЙЛИ НЬЮС»: Весьма пикантно. Хоровой свист мальчиков. По мере оседания пыли открывается монументальное творение из отполированного розового камня. Обнаженный мальчик склонился над спящим товарищем с явным намерением разбудить его звуками флейты. В одной руке он держит флейту, другой тянется к кусочку ткани, прикрывающему пах спящего. Ткань непристойно топорщится. У мальчиков по цветку за ухом, а на лицах обоих отражаются мечтательность и жестокость, развращенность и невинность. Эти фигуры венчают собой известняковую пирамиду, на которой фарфоровыми мозаичными буквами – розовыми, голубыми и золотыми – начертан школьный девиз: «Посредством этого и ради этого». Эй-Джей резко наклоняется вперед и разбивает об упругие ягодицы мальчика бутылку шампанского. – И запомните, мальчики, именно этим местом зарабатывают на шампанское. Манхэттенская серенада. Эй-Джей и сопровождающие лица пытаются войти в нью-йоркский ночной клуб. Эй-Джей ведет на золотой цепи лиловозадого бабуина. Одет Эй-Джей в льняные клетчатые брюки гольф и кашемировую куртку. ХОЗЯИН: Одну минуту. Одну минуту. Это еще что такое? ЭЙ-ДЖЕЙ: Это иллирийский пудель. Редкая тварь, лучше не сыщешь. Он поднимет настроение гостям твоей забегаловки. ХОЗЯИН: Сдается мне, что это лиловозадый бабуин, и он останется на улице. ПОДПЕВАЛА: Ты что, не знаешь, кто перед тобой? Это же Эй-Джей, последний щедрый транжира. ХОЗЯИН: Так пускай забирает своего лиловозадого ублюдка и катится щедро транжирить бабки в другом месте. Эй-Джей останавливается у входа в другой клуб и заглядывает внутрь. – Моднючие педики и старые пизды, черт побери! Подходящее заведение. Аванти, рагацци! Эй-Джей вбивает в пол золотой колышек и привязывает к нему бабуина. Он заводит светскую беседу, его подпевалы подают реплики: – Невероятно! – Чудовищно! – Просто божественно! Эй-Джей вставляет в рот длинный сигаретный мундштук, сделанный из какого-то эластичного до непристойности материала. Мундштук раскачивается и волнообразно шевелится, словно некая отвратительная живая рептилия. ЭЙ-ДЖЕЙ: А на высоте тридцать тысяч футов я совсем выбился из сил и встал раком от голода. Несколько ближайших педиков поднимают головы, словно звери, почуявшие опасность. Что-то невнятно ворча, Эй-Джей вскакивает на ноги. – Ах ты, хуесос лиловозадый! – орет он. – Я тебя проучу, ты у меня еще посрешь на пол! Он достает из своего зонтика кнут и принимается хлестать бабуина по заду. Бабуин пронзительно кричит и срывается с колышка. Вскочив на ближайший столик, он влезает на старуху, которая тут же умирает от разрыва сердца. ЭЙ-ДЖЕЙ: Сожалею, мадам. Сами понимаете – дисциплина. Он в бешенстве охаживает бабуина кнутом, гоняя его из конца в конец бара. Бабуин, вопя, рыча и обсираясь от страха, перелезает через посетителей, носится взад и вперед по стойке, раскачивается на занавесках и люстрах… ЭЙ-ДЖЕЙ: Ты у меня образумишься и будешь срать где положено или вообще нигде срать не сможешь. ПОДПЕВАЛА: Как тебе не стыдно огорчать Эй-Джея после всего, что он для тебя сделал! ЭЙ-ДЖЕЙ: Неблагодарные! Все до одного неблагодарные! Уж поверьте старому гомику. Никто, конечно, в эту легенду не верит. По словам Эй-Джея, он «независим», что означает: «Не в свое дело не лезь». Независимых больше не существует… Зона кишит лохами всех мастей, однако нейтралов там нет. Нейтрал же на уровне Эй-Джея и вовсе немыслим… Хасан – известный ликвифракционист, подозреваемый в том, что он – тайный сендер. – Бросьте, ребята, – говорит он с обезоруживающей улыбкой, – я всего лишь старая вонючая раковая опухоль, вот и приходится разрастаться. Переняв техасский акцент у Даттона Сухая Дыра, «дикого» нефтеразведчика из Далласа, он ни в помещении, ни на улице не снимает ковбойских сапог и десятигаллоновой шляпы… Глаза у него скрыты за черными очками, лицо невзрачное и невыразительное, словно восковое, ладно скроенный костюм целиком пошит из недозрелых банкнот высокого достоинства. (Это настоящие деньги, но их нельзя пустить в обращение, пока они не созреют… Среди них даже встречаются банкноты достоинством в миллион зеленых.) |