Книга Дневник призрака, страница 54 – Ирина Лобусова

— Верно, — кивнул Бершадов.

— Мотивы Гитлера я понимаю, — прищурилась Крестовская, — но для чего эта книга нужна СССР?

— Это наша реликвия, — серьезно ответил Бершадов, — ее нельзя отдавать в чужие руки. Пригодится нам самим.

— Значит, СССР тоже собирается развязывать войну? — Зина озвучила свою догадку.

— Крестовская… — тяжело вздохнул Бершадов, — ты умная женщина. Но, как и все умные женщины, ты слишком много говоришь!

Зине вдруг стало страшно. Этот яркий солнечный день с зелеными деревьями, свежим воздухом вдруг накрыла безграничная черная тень. Тень черной смерти, покрывающей все живое… Зина внутренне содрогнулась.

Аненербе, НКВД… Чем-то эти организации были очень похожи одна на другую. С той только разницей, что в Аненербе не лгали о своих мотивах и целях. Почему же политикой СССР была сплошная ложь? К счастью, она не высказала вслух страшную мысль. Игры с Бершадовым были опасны. Но от того, о чем Зина догадалась, у нее вдруг похолодели руки и пропал аппетит.

— Обратно к трамваю тебя та же телега отвезет, — неожиданно произнес Бершадов. — Действуй.

Крестовская кивнула. Этот день стал черным. И она подозревала, что и в следующие дни не скоро появится цвет.

Дождь пошел около девяти вечера. Пророкотал над городом короткой, но мощной грозой, осветил вспышками ярких молний чернеющее небо и хлынул сплошной стеной, прибив во дворах Молдаванки густую летнюю пыль. Несмотря на раннее, по календарю, лето, вот уже несколько дней город погибал от жары, и густая, темная, почти каменная пыль от сухости воздуха покрыла Одессу так, как бывает только в раскаленном июле.

Поэтому большинство одесситов как благословение восприняли ночную грозу.

Двор на Запорожской оживился в тот самый момент, когда на землю упали тяжелые дождевые капли. Обитательницы дома, развесившие белье во дворе, повыскакивали, чтобы, сняв деревянные палки-подпорки, опустить веревки и быстро стащить с них влажное, пахнущее дневной пылью белье. Засуетились коты. Затрещали оконные рамы, раскрываемые в грозу ради потоков свежего воздуха. Жители дома переговаривались друг с другом через распахнутые окна.

Через полчаса, изрядно намочив двор и даже оставив кое-где глубокие лужи, дождь сошел на нет. И тогда стал слышен рокот автомобильного двигателя, подъехавшего прямиком к дому.

Тучная соседка с первого этажа дома, стоявшего как раз напротив сгоревшего флигеля, высунувшись из окна до половины, крикнула в соседнее окно:

— Манька, слышь? Таксомотор! Жиличка твоя приехала! Профурсетка та защипанная, рыжий курий хвост!

— Шо ты собачишься? — Из окна высунулась Манька — худая, сутулая, в цветастом халате, с вульгарными золотыми серьгами, золотым зубом, хищно блеснувшим в сумерках, и уже сильно пьяная. — Завидки взяли под шкуру? Сама ты профурсетка! Может, до хвоста вона вже и крутит, да зато при деньгах!

Соседка, что-то фыркнув, тут же исчезла, а Манька, победоносно качнув серьгами, пьяно икнула и оперлась о подоконник, чтобы не упасть.

Манька сдавала жилье. Ухитрившись разжиться четырьмя комнатами в огромной, девятикомнатной коммунальной квартире, она хитро устроилась в жизни: три из четырех комнат сдавала, в четвертой проживала сама с молодым сожителем, который не работал, а ел и пил за ее счет, и четырьмя котами. Поговаривали, что Манька сидела в тюрьме, и у нее сохранились очень хорошие связи в криминальном мире.

Она была известной в районе скупщицей краденого. Скупка вещей у воров и сдача комнат внаем позволяли ей жить богато, то есть содержать молодого хахаля, пить вдоволь, кормить котов и время от времени ругаться с соседками, вовсю завидовавшими веселой и состоятельной Манькиной жизни.

Новая жиличка появилась два дня назад. Была она яркая, вульгарная, шумная. Сказала, что ее выгнал муж, а вот на вопрос, где работает, ничего не ответила. Но была она при деньгах. Щедро заплатив Маньке за неделю вперед, она накупила коньяка, пригласила хозяйку к столу, и вечер обе провели довольно-таки весело.

— А что за бревна черные напротив мозолят глаз? — полюбопытствовала жиличка в разгар веселья.

— Да так пожар был, флигель и погорел. В подвале квартира загорелась, — простодушно сказала Манька.

— Погиб кто? — перепугалась жиличка.

— Да вроде нет. Хозяина дома не было.

— А жил там кто, этот хозяин?

— Да я и сама плохо его знала. Чудной какой-то. Пришлый. Артемом звали. Сидел по политической. А как вернулся из лагерей, запил. Ну, оно такое дело… А вот за пару дней до пожара… Ну, не знаю, как оно там было, а люди говорят…

— Шо? — Глаза жилички загорелись любопытством.

— Пропал он. Исчез. Ушел из дома и не вернулся. Так Федька-сектант сказал.

— Федька-сектант? — не поняла жиличка.

— У нас в подвале живет, шлимазл. Он сумасшедший. Все молится, молится, свечи горят, иконы во все стены развешаны. Сектант, короче. Кореш этого Артема был. До него за всегда приходил. И вот Федька и сказал, шо пропал он. Вышел из дома, да не вернулся.

— Может, арестовали его? — нахмурилась жиличка.

— Не… До него эти, из спецорганов, мусора приходили. Несколько раз. Пытали до всех, де Артем, до куда поделся. Если б закрыли его, стали бы до него приходить?

— Да, история путаная… Ну, выпьем! — Жиличке явно наскучил страшный рассказ. С того самого вечера с Манькой у них наладились самые теплые отношения…

К воротам дома по Запорожской, 9 действительно подкатил автомобиль. Из него вышла высокая худая девица с ярко-рыжими волосами в вульгарном, ярко-красном с блестками платье. Девицу сопровождали два иностранных моряка. Все трое были изрядно пьяны, громко хохотали, орали. Девица визжала. Наконец они распрощались. Моряки уселись обратно в такси и укатили прочь, а девица вошла во двор. Шла она пошатываясь, размахивая сумочкой, периодически матерясь сквозь зубы, когда попадала в лужи. Эта рыжая девица и была жиличкой Маньки.

Две соседки злобно зашипели за ее спиной, мол, явилась, прости господи… Но девица не обращала на них никакого внимания. Еще в первый вечер своего появления на Запорожской она щедро покрыла матом этих соседок, посмевших сделать ей какое-то пустяковое замечание, и пригрозила пожаловаться знакомым бандитам. Теперь все соседи дома, кроме Маньки, боялись ее без памяти, а Манька даже испытывала гордость от этого.

Поравнявшись с домом, в котором жила, девица споткнулась и едва не влетела в раскрытое окно подвала. Уцепившись за стену, она с трудом удержалась на ногах.

— Нехорошо так, девонька, жизнь прожигать, — высунулся из окна бородатый старик. Это был Федька-сектант.

— Да пошел ты… — грубо отозвалась девица.

— Помолюсь, девонька, я за твою душу. Хорошо помолюсь, — вздохнул старик, — и Господь все управит.

— Нет никакого Бога, — зло отозвалась девица и, порывшись в сумочке, вытащила крупную купюру, сунула старику. — Вот тебе, дед, лучше выпей за мое здоровье!