Книга Судьба убийцы, страница 221 – Робин Хобб

Герда пришла к дому Куллены. Это была старая женщина, живущая в доме своего сына и его жены. Днем, пока они были на охоте и на рыбалке, Куллена оставалась с их семью детьми и заботилась о них. Она не жаловалась, хотя ее старые кости ныли и глаза были уже не те. Герда пришла к ее дому, села у порога и ни с места. Куллена не понимала, зачем пришла эта девушка и почему отказывается уходить. «Вот тебе еда, а теперь ты должна уйти», – сказала Куллена Герде.

Но наступила ночь, а Белая Пророчица так и сидела у порога. «Можешь поспать у очага, но утром ты должна уйти», – сказала Куллена Герде.

Но утром Белая Пророчица снова села у порога. И тогда Куллена не выдержала и сказала ей: «Раз уж тебе зачем-то нужно быть тут, займись чем-нибудь полезным. Сбивай сливки в масло, качай колыбель, если малыш раскричится, или шей из шкур нам теплые плащи, зима-то ведь не за горами».

И Герда стала делать все это, не требуя взамен ничего, кроме еды и позволения спать у очага. Она работала на чужих людей не меньше самой Куллены. И семья Куллены со временем полюбила ее. Герда еще и учила детей читать и писать, понимать числа, считать и измерять расстояния. Она поддерживала жизнь Куллены долгие годы, и в благодарность Куллена позволила ей остаться. Шли годы, и Герда научила грамоте и счету ее правнуков, которых было сорок человек.

А потом и их детей.

Так она изменила мир, ибо одна девочка из тех, кого она учила, выросла и сумела объединить свой народ. Они стали возводить прочные дома, и дети их росли умными. Этот народ жил в единении с лесом, а не в противостоянии ему; люди заботились о своей земле и друг о друге. Потомок той женщины объявил себя слугой всего горного народа и так, в служении, вел людей за собой.

Так же поступали и все, кто пришел за ним: всякий, кто становился правителем, правил через служение.

Вот так Белая Пророчица Герда изменила мир.

Я помнила, как замерзла и Ревел нес меня в дом. Мы шли вниз по лестнице. Но я мерзла оттого, что промокла, а не от снега. Мои ноги волочились по воде. Или это снег? Моя голова лежала у него на плече. Я приподняла ее.

– Ревел? – прошептала я в сверкающий свет.

– Би? Ты очнулась?

Свет заговорил со мной. Это было перепутье, искрящееся множеством возможных будущих. Меня нес не Ревел. Свет сверкал, бил насквозь, пронзал меня, слепил. Я напряглась, силясь отстраниться, но он заговорил снова:

– Не надо. Тут темно, и вода прибывает. Ты сильно ударилась, когда упала. Только теперь очнулась.

– Поставь меня! Их слишком много!

– Слишком много? – прошептал он. Похоже, он ничего не понимал.

Я подняла стены, но лучше не стало. Слишком много путей расходились из настоящего мгновения, словно трещины.

– Отпусти меня! – взмолилась я.

Он все еще колебался:

– Ты уверена? Тут глубоко для тебя. Возможно, по грудь. И вода холодная.

– Слишком много путей! – закричала я. – Отпусти меня, поставь, отпусти меня!

– О Би! – охнул он, и я узнала его.

Это был тот нищий с ярмарки. Тот, кого отец звал Шутом. Любимый, пришедший спасти меня. Мне не понравилось, как медленно он опускал меня в воду, но он был прав. Вода оказалась мне до ребер и такая холодная, что у меня перехватило дыхание.

Я шагнула в сторону от него и чуть не упала. Он поймал меня за потрепанную рубашку на плече. Я не стала возражать, пусть держит так. Благословенная тьма окутала меня.

– Где Пер? – спросила я. При мысли о том, кто может меня спасти, он первым пришел мне на ум. И только после… – И где мой отец?

– Ты оставила Пера у выхода из туннеля. Мы скоро доберемся туда. Надеюсь. Мы продвигаемся медленно. Приходится преодолевать напор прибывающей воды. – Он осторожно спросил: – Ты помнишь, где мы и что случилось?

– Немного.

Лучше бы он говорил погромче. В ушах у меня звенело. Отец, наверное, ушел вперед с остальными. Чтобы догнать сбежавших Белых. Плохо, что он бросил меня. Я сделала шаг, споткнулась, забултыхалась и выпрямилась.

– Если хочешь, я все равно готов нести тебя.

– Нет уж, я лучше сама. Разве ты не понимаешь? Когда ты прикасаешься ко мне, я начинаю видеть все пути. Все, сколько их есть, сразу!

Он ничего не ответил. Или ответил?

– Говори громче!

– Я не видел ничего, когда нес тебя. Никаких путей. Только мрак, сквозь который мы идем, Би. Возьми меня за руку. Я поведу тебя.

Его пальцы вскользь коснулись моей руки. Я отшатнулась.

– Я могу идти на твой голос.

– Сюда, Би! – сказал он со вздохом и пошел прочь от меня.

Пол под ногами был ровный, но шершавый. Я шла сквозь воду, держа руки над ней. В таком положении невозможно было глубоко дышать. Сделала несколько шагов следом за ним, потом снова спросила:

– Где мой отец?

– Он остался там, позади, Би. Ты помнишь, что был пожар, а у нас были гремучие горшочки. Случился взрыв, и потолок подземелья рухнул. Твой отец… его завалило обломками.

Я остановилась. И хотя вокруг меня была тьма и ледяная вода доходила до пояса, другая чернота, куда холоднее этой, начала вздыматься во мне. Я обнаружила, что есть нечто более ужасное, чем боль и страх. И это нечто заполняло меня.

– Я понимаю, – хрипло сказал он.

Да как он мог понимать, что я чувствую? Он продолжал:

– Надо спешить. Я успел преодолеть ту часть пути, где туннель идет вниз. Теперь мы на ровном отрезке, но прилив продолжается. Туннель может затопить целиком. Мешкать нельзя.

– Мой отец мертв? Как это случилось? Как могло случиться, что он мертв, а ты жив?

– Шагай, – велел он. И снова побрел вперед, раздвигая воду, а я двинулась за ним. Я услышала, как он набрал побольше воздуха, потом, кажется, всхлипнул и глухо проговорил: – Фитц умер. – Шут хотел добавить что-то еще, но не смог произнести ни слова. После долгого молчания он сказал: – Мы с ним знали, что можем оказаться перед выбором. Ты сама слышала, как он это говорил. Я обещал, что выберу тебя. Таково было его желание. – У него перехватило горло, и он с трудом проговорил: – Помнишь свой сон про оленя и пчелу?

– Я должна вернуться к нему!

Шут оказался проворен. Невзирая на темноту, он схватил меня за запястье и крепко сжал. Я содрогнулась от света, и тогда он перехватил меня за шиворот рубашки.

– Я не могу тебе позволить. Нет времени, и смысла нет. Он был мертв, когда я уходил, Би. Я прислушивался, но не услышал его дыхания. Не почувствовал биения сердца. Неужели ты думаешь, что я бы ушел, оставив его умирать? – Шут начинал говорить еле слышно, сдавленно, но потом голос его окреп и зазвенел под сводами: – Последнее, что я могу для него сделать, – это вывести тебя отсюда. Идем.