Книга Французская революция, страница 89 – Александр Чудинов, Дмитрий Бовыкин

В 1795 году ничто не предвещало Наполеону Бонапарту той удивительной судьбы, которая его ожидала. Против него играли и корсиканское происхождение, и непрезентабельный внешний вид, и акцент, который казался французам смешным. Герцогиня д’Абрантес, встречавшая его в то время, рассказывала позднее, что Наполеон тогда казался человеком, плохо за собой следившим, болезненно худым, состоявшим из острых углов, с неуклюжей и неуверенной походкой. Волосы его были «плохо расчесаны, плохо напудрены и делали его вид неприятным». Они спускались до воротника из-под низко надвинутой шляпы – такую прическу во времена Директории называли «собачьи уши». Перчатки он не носил, считая излишним тратиться на них, сапоги были плохо сшиты. Единственными привлекательными чертами Бонапарта она тогда сочла взгляд и улыбку.

Всего за четыре года ситуация существенно изменилась. Безусловно, Бонапарт был не единственным популярным генералом, известным всей стране. И не единственным, в чьей приверженности Республике сомневаться не приходилось: прозвище «генерал вандемьер» говорило само за себя. Однако уже с Итальянской кампании он заботился о том, чтобы его победы были широко известны и правильно освещались прессой. Бюллетени, публикуемые в Итальянской армии, положили начало созданию наполеоновской легенды. В одном из них, в частности, говорилось: «Бонапарт летает и разит как молния. Он повсюду и все видит: он посланник Великой нации».

Вообще, где бы он ни был, генерал Бонапарт не забывал о пропаганде, о журналистах и художниках. Сражение при Лоди, которое во многом способствовало зарождению наполеоновского мифа, было запечатлено на многочисленных гравюрах. Известный французский историк Жюль Мишле писал: «В моем детстве и до 1814 года на бульварах и на набережных – везде я видел мост Лоди. А на этом мосту со знаменем в руке – Бонапарта, которого там не было».

После встречи с Наполеоном в Милане Антуан Гро создает свое знаменитое полотно «Бонапарт на Аркольском мосту». Художнику блестяще удалось передать образ молодого полководца – с саблей в одной руке и со знаменем в другой, устремленного вперед, к победе, и с некоторым укором оглядывающегося на тех, кто недостаточно быстро следует за ним. Портрет был заказан самим Бонапартом, который для него позировал. При этом ситуация с Аркольским мостом во многом напоминает историю с мостом Лоди: в том числе и тем, что героем, увлекшим за собой войска, был вовсе не Бонапарт, а другой человек – генерал Ожеро. И вновь реальный ход битвы никак не повлиял на складывающуюся иконографическую традицию – в глазах французов Бонапарт навсегда останется отважным генералом, ведущим за собой войска. Точно таким же он и предстанет на созданной несколько позднее картине Жака Луи Давида «Бонапарт на перевале Сен-Бернар».

Во время Итальянской кампании впервые появляется и типичное для наполеоновской пропаганды сравнение Бонапарта с античными героями, которое должно было внушить читателям, что он превосходит даже великих людей прежних эпох. Эпиграфом к первому номеру «Газеты Бонапарта и добродетельных людей» стали слова: «Ганнибал спит в Капуе. Бонапарт не дремлет в Мантуе». Впрочем, в одной из ведущих парижских газет в начале февраля 1798 года Бонапарта превозносили даже более того: «Генералы почти все герои, офицеры, солдаты ведут себя как герои. Бонапарт – полубог, явившийся, чтобы одержать победу ‹…› и показать нам, чего стоит мудрость, соединенная с достоинствами».

Покоряя Италию, Бонапарт постоянно заботился о том, чтобы Париж мог по праву претендовать на звание культурной столицы мира. Во Францию отправлялись книги и рукописи, полотна Тициана и Рубенса, Микеланджело и Леонардо да Винчи. При этом генерал делал все, чтобы не дать забыть о своих заслугах. В обращении к войскам после взятия Мантуи 10 марта 1797 года, перепечатанном многими французскими газетами, говорилось:

В результате к 1799 году Бонапарт обладал репутацией победителя и человека, который уже не раз спасал Францию.

Со временем Бонапарт осознал, что Египетский поход, который должен был стать важнейшим этапом его карьеры, не принесет ему славы. Летом до него стали доходить сведения о поражениях французских войск в Италии. Пребывание в Египте превратилось в пустую трату времени, и командующий принял решение бросить армию и вернуться во Францию с горсткой приближенных офицеров, передав руководство войсками генералу Клеберу. 22 августа Бонапарт, попросив, чтобы несколько дней его отъезд сохраняли в тайне, сел на корабль. Ряд командиров, включая Клебера, который узнал о своем назначении лишь из письма Бонапарта, были в шоке, обнаружив, что командующий фактически дезертировал. Один из генералов несколько месяцев спустя писал Баррасу о том, в каком состоянии осталась брошенная полководцем армия:

Дальнейшая судьба этой армии была печальна. Клебер смог навести порядок, отразить наступление турок, наладить снабжение, подавить восстания местного населения и договориться с англичанами о том, что оставшиеся в живых будут эвакуированы во Францию, но пал от руки мусульманского фанатика. Многие современники полагали, что это убийство было инспирировано Бонапартом, не желавшим скорого возвращения в страну свидетелей его провала. Тем не менее в августе 1801 года армии все же пришлось капитулировать перед объединенным натиском английских и турецких войск, после чего оставшиеся в живых солдаты и офицеры отправились на английских кораблях во Францию.

18 сентября Шарль-Фредерик Рейнар, бывший тогда министром иностранных дел, написал Бонапарту письмо, извещавшее о том, что Директория поручила ему начать переговоры с Османской империей. В этом послании, в частности, говорилось, что члены Директории «сожалеют о вашем отсутствии и горячо желают вашего возвращения». Правительство фактически давало командующему карт-бланш: «Для того чтобы ускорить и обеспечить ваше возвращение, вам разрешено использовать все военные и политические способы, которые подскажут ваши таланты и ход событий». Впрочем, о том, чтобы бросить солдат в Египте, в тексте не было ни слова.