Книга Вендетта, или История всеми забытого, страница 90 – Мария Корелли

– Завтра вечером, – ответил я. – Пока бал будет продолжаться, мы с вами тихонько ускользнем и вернемся, прежде чем кто-то из друзей нас хватится. Поедете со мной?

– Конечно поеду, – с готовностью отозвалась она. – Только нам нельзя долго отсутствовать, поскольку моей камеристке нужно будет упаковать мое свадебное платье, а еще надо будет положить в сейф драгоценности. Давайте прикинем. Мы переночуем в гостинице и первым утренним поездом отправимся в Рим, а оттуда в Париж, верно?

– Конечно, все уже оговорено, – произнес я с холодной улыбкой.

– Значит, эта кладовая, где вы спрятали драгоценности, мой чудный Чезаре, совсем рядом? – спросила она.

– Совсем рядом, – согласился я, пристально глядя на нее.

Она рассмеялась и захлопала в ладоши.

– О, я должна их заполучить! – воскликнула она. – Просто смешно ехать в Париж без них. А почему вам самому не взять их, Чезаре, и не принести мне?

– Их слишком много, – тихо ответил я, – и я не знаю, что именно вы выберете. Какие-то стоят дороже других. И мне доставит особое удовольствие, которого я так долго ждал, увидеть, как вы сами их отберете.

Она улыбнулась застенчиво-хитрой улыбкой.

– Может, я ничего не выберу, – прошептала она. – Может, я заберу все. Что вы тогда скажете, Чезаре?

– Что они в полном вашем распоряжении, – ответил я.

Она слегка удивилась.

– Вы и вправду слишком добры ко мне, дорогой, – сказала она. – Вы меня балуете.

– Разве вас можно избаловать? – шутливо спросил я. – Хорошие женщины – как бриллианты: чем роскошнее выглядят, чем ярче сверкают.

Нина ласково погладила меня по руке.

– Никто не говорил мне таких прекрасных слов, как вы! – проворковала она.

– Даже Гвидо Феррари? – с иронией осведомился я.

– Гвидо Феррари! – воскликнула она. – Он не смел обращаться ко мне иначе как с величайшим уважением! Я была для него королевой! Лишь в последнее время он начал о себе что-то мнить благодаря доверию моего мужа, а потом сделался слишком фамильярным – большая ошибка с его стороны, за которую вы его наказали, как он того и заслуживал!

Я поднялся со стоявшего рядом с ней кресла. Я не мог поручиться за свое поведение, сидя так близко к подлинной убийце моего друга и своего любовника. Разве она забыла о своем фамильярном отношении с покойным – о тысячах коварнейших хитростей, уловок и ухищрений, которыми она подчинила себе его душу и уничтожила его честь?

– Я рад, что вы одобряете мои действия в этом деле, – произнес я ровным холодным голосом. – Я сожалею о гибели этого несчастного молодого человека и всегда буду сожалеть. К несчастью, у меня слишком чувствительная натура и я склонен раздражаться по пустякам. Но теперь, моя красавица, прощайте до завтра, до счастливого завтра! Когда я по праву назову вас своей!

Ее щеки окрасились теплым румянцем, она подошла и прильнула ко мне.

– Разве я не увижу вас до того, как мы встретимся в церкви? – застенчиво спросила она.

– Нет. Я оставлю вас одну в этот последний день вашего вдовства. Мне не хотелось бы хоть чем-то помешать вашим мыслям или молитвам. Минутку! – Я легонько взял ее за руку, игравшую цветком у меня в петлице. – Вижу, вы до сих пор носите старое обручальное кольцо? Можно мне его снять?

– Конечно, – улыбнулась она, когда я проворно стянул с ее пальца простое золотое колечко, которое надел на него почти четыре года назад.

– Позвольте мне оставить его у себя?

– Если хотите. Мне вообще больше не хочется его видеть.

– И не увидите, – ответил я, кладя кольцо в карман. – Завтра его заменит новое, которое, надеюсь, станет для вас символом большей радости, нежели это.

И, когда она посмотрела мне в глаза с коварной обволакивающей истомой, я усилием воли обуздал отвращение, наклонился и поцеловал ее. Поддайся я своим истинным чувствам, я бы раздавил ее в объятиях и измял бы ее нежное тело яростными ласками, порожденными не любовью, а лютой ненавистью. Но я не выказал ни малейшего признака неприязни: все, что она видела, – это пожилого с виду обожателя, державшегося со спокойной учтивостью, холодной улыбкой и почти отеческой нежностью. Она воспринимала его лишь как влиятельного аристократа с высоким положением в обществе и несметными богатствоми, благодаря которому вот-вот станет предметом зависти всей Италии.

Замеченное ею мимолетное сходство с «покойным» мужем она, разумеется, объяснила случайностью: ведь говорят, что у каждого человека есть двойник, и у женщин в том числе. Кто не помнит трогательного удивления Генриха Гейне, когда он увидел в картинной галерее виллы Дураццо в Генуе портрет, как ему показалось, женщины, которую он когда-то любил и которая умерла, – «покойной Марии». Для него не имело значения, что картина очень старая, что она написана Джорджо Барбарелли за несколько веков до того времени, когда жила его Мария. Он просто сказал: «И правда поразительное сходство, напоминающее безмолвие смерти!»

Подобное сходство встречается довольно часто, и моя жена, хоть ее и обеспокоила моя похожесть на самого себя (!), была очень далека от понимания истинного положения вещей. Да и неудивительно. Какая женщина, знающая – насколько вообще можно что-то знать, – что ее муж умер и похоронен, способна хоть в малейшей степени допустить, что он, возможно, восстал из могилы? Да никакая! В таком случае у безутешных вдов появились бы причины быть более безутешными, чем они казались!

Вернувшись от Нины в то утро, я обнаружил, что в гостинице меня дожидается Андреа Луциани. Он сидел в вестибюле у входа, и я дал ему знак следовать за мной в мои апартаменты. Пораженный убранством гостиной, он замер на пороге и в нерешительности стоял, комкая в руках красную шляпу, хотя на его смуглом лице сияла дружеская улыбка.

– Входите, друг мой, – жестом радушного хозяина пригласил я, – и присаживайтесь. Весь этот безвкусный блеск бархата и позолоты, возможно, кажется слишком примитивным вам, чьи глаза так долго наслаждались сверкающим великолепием пенистых волн, дивного купола голубых небес и ослепительно-белых парусов «Лауры» в золотистых лучах солнца. Если бы я только мог жить вашей жизнью, Андреа! В подлунном мире нет ничего прекраснее.

Мои слова разбудили и воспламенили поэтический темперамент сицилийца. Он сразу же забыл об окружавшем его великолепии, сопутствующем богатству, без смущения прошел вперед и уселся в бархатное с позолотой кресло с такой непринужденностью, словно это был свернутый канат на борту «Лауры».

– Вы верно сказали, ваше сиятельство, – заметил он, блеснув белыми зубами из-под иссиня-черных усов, и его теплые глаза южанина сверкнули огнем. – Нет ничего лучше жизни моряка. Мне многие говорят: «Ах, Андреа, дружище! Настанет время, когда ты женишься и дома тебя будут ждать жена и дети, и дом этот покажется тебе милее переменчивых ветров и бурных волн». Но я, заметьте, совсем другого мнения! Женщина, на которой я женюсь, должна любить море, у нее должны быть не знающие страха глаза, чтобы смотреть в лицо штормам, а ее нежные слова должны звучать еще громче, чем биение волн о борт «Лауры», когда ветер крепчает! А что до детей… – Он рассмеялся. – Во имя Пресвятой Девы! Если в их крови не будет соли и силы, то не надо мне таких детей!