Книга Анализ крови, страница 23 – Джонатан Келлерман

– Фамилия! – отрезала она.

– Кармайкл. Дуглас Кармайкл.

Повернувшись к нам:

– Довольны?

– Досье. – Майло протянул руку.

– Найди, – приказала она, и ямаец достал из шкафа папку. – Пусть они взглянут.

Майло забрал у ямайца папку, и мы направились к двери.

– Эй, подождите! – хрипло окликнула нас Джен Рэмбо. – Он активно работает! Вы не можете забрать его досье!

– Я сниму ксерокопию и вышлю вам оригинал по почте.

Она начала было возражать, но осеклась на полуслове. Когда мы уходили, я слышал, как она орет на Леона.

Если верить досье, Дуглас Кармайкл проживал в богатой части Венеции ^[21], рядом с причалом. Майло попросил меня позвонить ему домой из телефона-автомата, пока сам справлялся по рации, есть ли что-нибудь новое о Своупах.

В квартире Кармайкла ответил автоответчик. На заднем плане играла классическая гитара, а сочный баритон произнес: «Привет, это Дуг», – после чего постарался убедить меня в том, что мое сообщение крайне важно для его эмоционального благополучия. Дождавшись сигнала, я сказал, что крайне важно позвонить детективу Стёрджису в управление полиции Западного Лос-Анджелеса, и продиктовал номер телефона.

Вернувшись в машину, я застал Майло с закрытыми глазами, откинувшим голову на подголовник.

– Есть что-нибудь?

– Я попал на автоответчик.

– Я так и думал. И на этом конце также полный ноль. Своупы не были замечены нигде отсюда до Сан-Исидро. – Зевнув, Майло буркнул что-то себе под нос и завел «Матадор». – Едем, – сказал он, выруливая в бурлящий бульон потока машин, направляющийся на запад. – Я не ел с шести утра. Ранний ужин или поздний обед – выбирай.

Мы находились в паре миль от океана, однако мягкий восточный ветерок доносил запах морской соли.

– Как насчет рыбы?

– Не возражаю.

Майло подъехал к крохотному заведению на Оушен у горловины причала, напоминающему столовую тридцатых. Нередко по вечерам, когда наступает пора ужинать, здесь бывает трудно найти место на стоянке, заставленной «Роллс-Ройсами», «Мерседесами» и «Ягуарами». Столик забронировать заранее нельзя, кредитки не принимаются, но те, кто понимает толк в морской кухне, готовы ждать и не имеют ничего против того, чтобы расплачиваться настоящими деньгами. В обеденный час здесь гораздо свободнее, и нас сразу же усадили за столик в углу.

Майло выпил два стакана лимонада, свежевыжатого, без сахара, а я нянчил бокал пива.

– Стараюсь ограничивать себя, – объяснил Майло, поднимая стакан. – Мною занимался Рик. Читал проповеди и показывал цветные фотографии того, что происходит с печенью.

– Очень хорошо. Какое-то время ты слишком усердствовал. А так, возможно, мы насладимся твоим обществом чуть дольше.

Он буркнул что-то себе под нос.

Официантка, жизнерадостная латиноамериканка, известила нас о том, что у берега был замечен огромный косяк тунца, и сегодня утром первая партия свежего улова была доставлена из Сан-Диего. Мы оба заказали филе на гриле и вскоре уже наслаждались им, вместе с жареной картошкой, парны́ми кабачками и ломтями хлеба с отрубями.

Жадно поглотив половину своей порции, Майло отпил большой глоток лимонада и уставился в окно. За крышами убогих лачуг, стоящих перед просевшей пристанью, проглядывала зеленая полоска океана.

– Ну, как у тебя дела, приятель? – спросил Майло.

– Неплохо.

– Что слышно от Робин?

– Несколько недель назад получил открытку. С видом ночного Токио. Ее кормят и обхаживают. Похоже, этим людям впервые приходится принимать женщину.

– Что именно им от нее нужно? – спросил он.

– Она разработала модель гитары для Билли Орлинза. Он выступил с ней на сцене «Мэдисон-Сквер-Гарден». После концерта у него взяли интервью, и он долго распространялся о своем новом инструменте и фантастической женщине, сотворившей его. Американский представитель одного японского концерна прослышал об этом и доложил своему руководству. Там решили запустить гитару в серию под маркой «Билли Орлинз» и пригласили Робин в Японию, чтобы обсудить детали.

– Возможно, все идет к тому, что она будет тебя содержать, а?

– Возможно, – угрюмо произнес я и знаком попросил официантку принести еще пива.

– Вижу, ты просто счастлив.

– Я рад за Робин, – поспешно произнес я. – Это тот большой прорыв, которого она долго ждала. Просто я безумно скучаю по ней, Майло. Нам еще не приходилось так надолго разлучаться, а я уже успел потерять вкус к одиночеству.

– И это все? – спросил Майло, беря вилку.

Я пристально посмотрел на него:

– Что еще?

– Ну, – сказал он между двумя кусками филе, – возможно, тут я рассуждаю как полный дилетант, доктор, но мне кажется, что эта история с Японией придает новую перспективу вашим – прошу прощения за это слово – отношениям.

– Это еще как?

– А так, что последние пару лет это ведь ты зарабатывал на хлеб, правильно? Робин что-то получает, но вся ваша жизнь – Гавайи, билеты в театр, этот невероятный сад – кто за все платит?

– Я не совсем понимаю, к чему ты клонишь, – начиная терять терпение, сказал я.

– А клоню я к тому, что хоть ты и утверждаешь обратное, у вас, ребята, был традиционный расклад. И вот теперь Робин получила шанс стать большой фигурой, и это может все изменить.

– Я это переживу.

– Не сомневаюсь. Забудь о том, что я завел этот разговор.

– Считай, уже забыл.

Я посмотрел на свою тарелку. Внезапно аппетит полностью пропал. Отодвинув тарелку, я уставился на стаю чаек, кружащих над пристанью в поисках выброшенной рыбы.

– Проницательный ублюдок, – пробормотал я. – Порой мне становится страшно.

Протянув руку, Майло потрепал меня по плечу:

– Послушай, ты не умеешь скрывать свои чувства. По этому худому голодному лицу можно читать, как по книге.

Я положил подбородок на сплетенные руки.

– Все шло так просто и хорошо. Переехав ко мне, Робин сохранила свою студию, мы гордились тем, что оставляем друг другу жизненное пространство. В последнее время мы стали говорить о том, чтобы пожениться, завести детей. Это было замечательно – мы движемся с одинаковой скоростью, решения принимаются вместе. А теперь, – я пожал плечами, – кто знает? – Я отпил большой глоток пива. – Я тебе вот что скажу, Майло: в учебниках психологии этого не пишут, но есть такая вещь, как желание отцовства, и в тридцать пять лет я его почувствовал.