Книга Белыми тропами, страница 19 – Мария Хикинг

Учёные, дружно выдохнув, продолжили собираться, а после завтрака ушли в направлении деревни, так и не проронив ни слова. Спустя несколько часов по пути их встретил проводник. Увидев, что те загадочно улыбаются и общаются жестами, не стал ничего расспрашивать. Все в деревне знали правдивый чай ведуньи. «Через пару суток пройдёт», – сообщил проводник. После услышанного Баянов и Лобанский ускорили шаг, остальные же не удержались и засмеялись во весь голос.

– Так вот у кого больше всего тайн! – сказала Милослава, после чего быстро прикрыла рот.

До деревни дошли быстро. Лобанский и Фёдор Степанович пошли в дом Прохора, Баянов завернул к недостроенному дому, Райц направился в кузницу, Норотов – к травнику, Милослава зашла к Ладе и детям. Антон, оставшись один посреди деревни, зашёл в пустующий дом Николы. По правилам деревни в него никому нельзя заселяться, пока не найдётся тело или не пройдёт три года. Но и желающих там жить всё равно не было.

День был короткий, учёные наловчились общаться с друг другом и с деревенскими без слов. Страх раскрытия казусных моментов своей жизни был настолько велик, что помог им быть внимательней и прислушиваться к другим.

– Дед Прохор, а можно у вас уточнить, у кого ещё можно узнать про здешние места? – с задумчивым видом открыл блокнот Лобанский.

– Что, накрылся ваш поход полой чуркой? – смеялся дед Прохор.

– С чего вы взяли?

– Да ты ходишь и делаешь вид, что остальных не знаешь. На тебя со стороны посмотришь – не понимаешь, то ли смеяться, то ли слёзы лить.

– Просто временные трудности, сейчас все перебесятся, и пойдём, – отводя взгляд, ответил Лобанский.

– Глупый ты, Егор. С чего ты взял, что они бесятся? – возмутился дед Прохор.

– А что, не так разве? – Лобанский хотел избежать неловкого разговора, пытаясь отойти в сторону.

– Сам ты, значит, тоже бесишься, сидишь здесь, из избы ни ногой? Ты хоть немного-то подумай, – пытаясь достучаться, дед Прохор похлопал его по голове.

– Вы меня с ними не равняйте! – разозлился Лобанский.

– А чем ты лучше-то? – прикрикнул дед Прохор.

– Я, по крайней мере, не смеюсь над чужими неудачами!

– Что?! Не всё же тебе над ними глумиться. В кои-то веки к тебе как к равному относятся. Больно умным себя считаешь. Ты дальше книг-то видишь вообще, что происходит? Жизнь-то идёт, ты хоть на неё смотришь, куда она идёт-то? Может, и не туда вовсе. Ты очнись, пока не поздно, разум выключи, к сердцу своему прислушайся, – отчитал его дед Прохор.

– Слушаю я его, – сквозь зубы проговорил Лобанский.

– И что?

– Стучит! – резко ответил Лобанский.

– Ещё слушай! – дед Прохор усадил его на стул, положил ему правую руку на сердце.

– Ну сту… – хотел снова резко ответить Лобанский, но не смог.

– Молчи. Слушай давай. Я пойду к Милославе схожу, – добавил Прохор, зная, что равнодушным Лобанский не останется.

– Как-то волной сейчас боль была, – тихо сказал тот.

– Чего вдруг? – будто не зная, о чём речь, спросил дед Прохор.

– Сам не знаю. Стыдно, что не общаюсь с ней и со всеми остальными… они же не виноваты, что я в такой нелепой ситуации оказался, – не веря своему откровению, еле слышно проговорил он.

– Это для тебя она нелепая, а для них, может быть, и совсем обычная. Все же рассказали то, что больше всего коробит, но только ты здесь, а они там. Ты просто научись смеяться над собой, – тихо сказал дед. – Вон корзину видишь с навозом? Отнеси Ладе, надо ей там было для чего-то.

– А что, Фёдор Степанович не может?

– Иди, иди!

Спорить с дедом Прохором не получалось. В этих вопросах он совсем не разбирался. И как деду Прохору удавалось так резко переворачивать темы с ног на голову?

Лобанский с недовольной физиономией взял корзину с навозом и пошёл через дорогу. Жутко стесняясь такой ироничной ситуации, старался не попасться никому на глаза, но обойти идущего прямо навстречу Баянова не смог.

– Ты чего так долго тащишься? – крикнул Баянов, выхватив у него тележку. – Там уже засыпать надо… а ты идёшь, еле ноги волоча.

Лобанский, ожидав совсем другого, растерялся и просто пошёл следом.

Райц, Антон и Баянов уже давно помогали удобрять землю, которую хотели засадить яблонями по предложению Норотова. А деревенские только рады разнообразию урожая.

– Чем помогать? – громко сказал Лобанский, пытаясь скрыть свою неуверенность, но у него это не очень получалось.

– Вилы бери и иди ко мне, – откуда-то крикнул Райц.

– А Милка где?

– Они с Ладой поехали за саженцами вместе с Норотовым, – бодро ответил Антон, помогая Баянову вываливать навоз в бак.

Как ни крути, а только Лобанский помнил о своём неловком моменте. Никто издеваться над ним и не думал, и обижать его никто не хотел. Тогда и смешно ему стало, что он, будучи уже взрослым мужчиной, так до сих пор боится быть засмеянным, как в детстве. Тогда он понял, что мало взрослеть физически, нужно ещё и взрослеть духом. Ведь все мы родом из детства, а детские страхи и обиды взрослому человеку пользу не приносят, только мешают свободно жить.

Ближе к вечеру Лада и Милослава привезли саженцы, на небе виднелась уже полная луна, но солнце только собиралось заходить за гору. Поскольку яблоню нужно садить на растущую Луну, с посадкой решили подождать.

Лада собрала учёных у себя в доме на ужин. Угощала диковинными для городских блюдами собственного производства.

– Ну всё, прощай, фигура, – с улыбкой вскрикнула Милослава и принялась раскладывать еду по тарелкам. У деревенских было принято и в обычные дни накрывать стол разнообразными кушаньями, как на праздник, если тому способствовала сама природа. Рассаживались все тоже не просто так, а по возрасту. Во главе сидел самый старший, по правую руку от него – мужчины или женщины преклонного возраста, а по левую – женщины и дети. Нельзя было садиться за стол в плохом настроении или с обидами на тех, кто за ним сидит. Нельзя было сесть за стол и отказаться от еды, это было неуважением к хозяйке дома. Если не хочешь есть – за стол не садишься, и никто ничего дурного не скажет.

Милослава была очень рада, что ей представилась возможность узнать, как жили люди двести лет назад, и самой стать участницей такого быта. Довелось ей и поучаствовать в одном обряде, который имел большое значение для деревенских, – в пострижинах ². Ладиному сыну, Вячке, на днях исполнилось семь лет, и вся деревня собралась, чтобы совершить первую стрижку. Обряд проводился в знак того, что мальчик уже стал старше и переходит из покровительства матери в покровительство отца. Совершает обряд старейшина. Дед Прохор, хоть и был юморным старичком, к обрядам относился строго и со всей серьёзностью. После обряда Вячко ушёл с младшим сыном Прохора к своему отцу в лес. Теперь все взрослые относились к нему как к равному, и жаловаться и плакать было ему не позволено, потому как не по-мужски это. Милославе почему-то было жалко Вячко, да и под громкий рёв Белкá было трудно оставаться невозмутимой. Для городского жителя семь лет – это совсем ребёнок, даже двенадцать лет. А здесь в двенадцать лет дети уже могли самостоятельно вести хозяйство, охотиться, и сидели они уже по правую руку от главы стола.