Книга Карим. Против воли, страница 44 – Юлия Бонд

— Какого дьявола вы с Любой не берёте трубки? Я вам звоню уже битый час. Оглохли, что ли?

— Люба в реанимации, — тихо ответил Карим, ощутив, как внутри всё перевернулось от собственных слов.

Между мужчинами зависла пауза. Секунда, две, три… А потом Зарецкий снова заговорил, точнее заорал, да так громко, что Кариму пришлось убрать от уха телефон:

— Что с моей сестрой?

— Ей делают экстренную операцию.

— Это я понял. Ещё раз спрашиваю. Что с моей Любой? — снова дикий ор, из-за которого на этот раз у Карима задергался глаз.

— Внематочная беременность, — выдохнул Карим с некой болью.

— Беременность? Внематочная? Ты охуел?

Арсений разорался больше прежнего. Обвинял бывшего друга, не подбирая выражений. "Гандон, ублюдок, дебил" — кем только не был и это ещё мягко сказано. Карим молча слушал Зарецкого, ни разу не перебив. Всё так и есть: в том, что случилось с девочкой — его вина. Он же так сильно зациклился на идее сделать Любе ребёнка, что не додумался сначала пройти обследование и лишь потом планировать беременность. Возможно, супруге требовалось тщательно подготовиться к грядущему событию — кто теперь разберёт?!

Операцию завершили спустя час. К тому времени Зарецкий успел добраться до больницы и пару раз съездить кулаком по челюсти Карима прямо под дверями операционной. Разъярённые санитары выгнали мужчин взашей, а те, оказавшись на улице, продолжили выяснять отношения, но уже без рукоприкладства.

— Я же просил оставить мою сестру в покое. Разве ты этого хотел? — Арс пнул ногой небольшой камень и сжал кулаки, держась из последних сил, чтобы не сравнять Алиева с асфальтом.

— Конечно же, не хотел. Думай, что говоришь.

— Я говорю правду. Это у тебя мозги отсохли, раз довёл мою сестру до при смерти.

— Это нелепая случайность, — попытался оправдаться Карим, да только его никто не слушал.

Зарецкий схватил бывшего друга за грудки и, что есть силы, хорошенько трухнул несколько раз к ряду:

— Ты — самая настоящая нелепая случайность! Ты стал стеной между мной и Любой! Из-за тебя она ушла из собственного дома, а теперь — вынуждена бороться за собственную жизнь!

— Ну, вмажь мне ещё раз, если тебе от этого станет легче, — Карим вздёрнул бровь вверх и уставился на Арса непоколебимым взглядом. — Давай. Бей. Я даже сопротивляться не буду. Обещаю.

— Да пошёл ты, — отмахнулся Арсений, разжимая пальцы на рубашке Карима. — Видеть тебя не могу, а руки марать — тем более.

Зарецкий отошёл немного в сторону. Остановил первого попавшегося мужика и попросил у него закурить. Зажал губами белый фильтр сигареты и глубоко затянулся сизым дымом. В это время Карим поглядывал на циферблат наручных часов, прикидывая в уме, через сколько можно будет вернуться под двери операционной. Возможно, он сумеет договориться с врачом, чтобы посмотреть на свою девочку хоть одним глазом.

— Вот скажи, Алиев, сколько лет мы знакомы? — спросил Арс, немного успокоившись.

— Тридцать.

— Тридцать, — повторил Зарецкий. — Чертовых тридцать лет! Я ведь другом тебя считал все эти годы, да не другом даже, а настоящим братом. Помнишь, сколько мы всего пережили?

— Помню, — согласился Карим, кивнув головой.

— Помнишь, когда ты хотел покончить с собой, кто тебя вытащил из петли?

— Не вспоминай…

— А я буду! Буду вспоминать, Карим! Хочу, чтобы ты допёр своими мозгами, как мне херово сейчас. Люба — это всё, что у меня есть. Да я даже не женился из-за неё. Всё своё время и силы я отдал сестре — единственному близкому человеку. Ты же знаешь, каково это терять любимых людей?!

Арс надавил на самое больное. Залез глубоко в сердце и вскрыл затянувшиеся раны. Конечно же, Карим всё помнит, как сейчас. Зачем Зарецкий напоминает?! Ведь знает же, что Карим сам чуть не сдох на второй день после похорон Лейлы и маленькой дочки.

— Арс, если ты не считаешь себя последней сволочью, то прекрати этот разговор. Ты же знаешь, как мне больно всё вспоминать, — у Карима дрогнул голос, но Арсению было всё равно. Он хотел вывести друга на сильные эмоции, чтобы тот наконец-то оценил степень его переживаний и боли.

— Карим, я прошу тебя в последний раз. Если ты действительно любишь мою сестру, но отпусти её. Уйди с дороги и не ломай девочке жизнь. Вы разные с ней, пойми. Для тебя она всего лишь очередная жена, любовница, называй как хочешь. А для меня… Для меня — она смысл всей жизни. Пойми, я любого убью за свою сестру. И по-хорошему, тебе давно пора свернуть шею.

— Никуда я не уйду. Даже не проси. Думаешь, ты один считаешь Любу смыслом жизни? — ухмыльнулся Карим, вызвав на лице друга звериный оскал. — Да для меня она и есть — вся жизнь. Почему ты не можешь принять этот факт, как данность? Почему всё время сопротивляешься? Ну? Ты же знаешь меня тридцать лет, неужели все эти годы я был таким херовым, что теперь ненавидишь?

— Слушай, мне надоел этот разговор. Я тебя предупредил, Карим. Подойдёшь к Любе — убью.

— Убьешь? Что ж, удачи.

Карим повернулся к Зарецкому спиной и, не говоря ни слова, вернулся в реанимационное отделение. Отыскал лечащего врача и провёл с ним за беседой почти полчаса. Прогнозы оказались печальными. Жизнь его девочке спасли, а вот возможное материнство — под очень большим вопросом. Шансы: забеременеть, выносить, а затем родить здорового малыша — снизились в два раза. После полосной операции, которую провели медики, Любе понадобится целый год на реабилитацию и то, забеременеть нормальной маточной беременностью с одной фаллопиевой трубой без рецидива — очень трудно и рискованно.

***

На следующий день Карим приехал в больницу с утра пораньше и просидел под операционной несколько часов, дожидаясь, когда его девочку переведут в обычную палату. Карим увидел её в коридоре. Пару женщин везли за собой медицинскую кровать на колесиках, а третья — несла в руках штатив с капельницей, которая была подключена к правой руке его супруги.

Карим вскочил с места и рванул вслед за медиками, а потом долго уговаривал впустить в палату, пока одна из медсестёр не сжалилась над его белым, как мука, лицом:

— Проходите, только не долго. Если узнает заведующий, я лишусь работы.

— Не переживайте. Я вас не подведу

Женщина вышла из палаты и захлопнула за собой дверь, оставляя супружескую пару наедине. Обычно, в интенсивную терапию нельзя было пускать посторонних без разрешения лечащего врача, но женское сердце дрогнуло, как материнское.

Карим подошёл к кровати и, опустившись на колени, взял в свои руки холодные пальчики. Погладил тыльную сторону ладони, покрыл солёным поцелуем, шмыгнул носом и прижал к своей колючей щеке:

— Аллах, не забирай у меня мою девочку.

Карим просидел на коленях больше, чем планировал, да и выгонять его никто не спешил. Он просто хотел быть рядом. Хотел смотреть на свою супругу и слушать её дыхание. Неожиданно чёрные игольчатые ресницы быстро-быстро заморгали. Карим и слово сказать не успел, как открылись серые глаза. Люба потянулась рукой к своему лицу и, сорвав с него кислородную маску, сделала глубокий вдох.