Онлайн книга «Поселок на реке Оредеж»
|
– Таня… Таня, да ты что это… – растерянно бормотал Сергий. Одна рука у него была занята дорожной сумкой и пакетом, в который благодарные жители Куровиц собрали пирогов, яиц, всяких овощей с огорода, расплатившись с батюшкой по старинке. Татьяна ничего не могла сказать, только всхлипывала и комкала в пальцах его одеяние. – Да Бог с ней, с этой водкой… – Сергий почувствовал, что у него в носу тоже начинает чесаться: один Господь знает, что делать с человеческими слезами! – Таня, да ты что… ну, Таня… Танюша… За ужином Татьяна ничего не говорила, молча, опустив голову, ковыряла вилкой приготовленную со вчерашнего дня заливную рыбу. Сергий тоже ничего не говорил: не приведи Господь, жена опять расплачется. В Куровицы его вызвали причастить столетнюю бабку – он спешил, боясь, что бабка помрет до его приезда или впадет в беспамятство, так что нельзя будет напутствовать ее на пороге Вечности, а бабка, услышав, что он вошел в комнату, открыла голубоватые старческие глаза, оглядела его и сказала недовольно: «Что это такого молодого-то прислали?» – и помирала потом трое суток, за которые успела рассказать Сергию почти всю свою столетнюю жизнь. – Пойдем спать, Таня… поздно уже, – наконец решился Сергий. Татьяна вяло кивнула: – Может, пирога с яблоками возьмешь, Сереженька? – Ну, давай пирог! – обрадовался Сергий и добавил: – Тебе эти пироги очень удаются. – А рыба что? Не удается?.. – Да что ты сегодня такая, Таня? Что с тобой? Татьяна не ответила, поднялась как-то тяжело с места и пошла за пирогом. Бабка из Куровиц – ее звали по-старинному, бабкой Василиной, – была чем-то похожа на комаровскую бабку Марью, которая померла восемь лет назад. Сергий хорошо помнил, как в церковь заявился Мишка – пьяный вдрызг, так что еле на ногах стоял, подошел к нему и, чтобы не упасть, ухватился за вышитую Татьяной епитрахиль. – Спасай, батюшка… мать помирает. – Так ведь она неверующая у тебя, – растерялся Сергий. Мишка пьяно мотнул головой: – Попа просит!.. – Ну, раз просит… Бабка Марья лежала в маленькой темной комнате на нечистых простынях, накрытая шерстяным одеялом. В комнате было одновременно холодно и душно. Марья никогда не была полной, а под старость совсем высохла и под тяжелым одеялом казалась крошечной и очень слабой – Сергий тогда тоже испугался, что не успеет ее напутствовать и она отойдет без соборования и принятия Святых Тайн. Он осторожно расстелил на маленьком столе подле кровати покровец, поставил на него дароносицу и возжег свечу. Свеча горела еле-еле – прозрачным, дергающимся огоньком, как будто все время норовившим погаснуть. Мишка топтался в дверях. – Уйди ты бога ради, – тихо сказал Сергий. Мишка не стал спорить и вышел. Сергий вздохнул с облегчением и глянул на Марью. Она смотрела на него внимательно из-под полуприкрытых век и молчала. Сергий поклонился дароносице со Святыми Тайнами и начал читать «Отче наш». Когда он перешел к «Верую…», в пространстве между стеной и изголовьем кровати послышалось движение. Он прервал молитву, подошел и заглянул в полумрак. Там, прижавшись спинами к стене, сидели трое детей: две девочки и мальчик лет пяти-шести. Из-за худобы дети казались еще младше, чем были на самом деле. – Раба Божия Екатерина и раба Божия Елена… – начал Сергий и запнулся: имени мальчика он не знал или не помнил. – Вы тут что?.. – Что, помирает бабка? – вопросом на вопрос ответила старшая. – Не помирает, а уходит в жизнь вечную, – поправил Сергий. Дети молчали. Что они могут понимать? В комнате пахло чем-то кислым. – Сергий… – позвала вдруг бабка Марья. – Что такое, Мария Федоровна? Бабка вздохнула и замолчала, как будто на то, чтобы позвать его, ушли все ее силы. Сергий выпрямился, положил ей руку на лоб – лоб был прохладный и сухой, как газетная бумага. В течение ночи Мишка еще несколько раз заглядывал в комнату и что-то спрашивал. Заглянула и Наталья – бледная, растрепанная, в замызганном халате – и попыталась шугануть детей, но Сергий сказал, что дети ему не мешают и только на время исповеди им придется выйти и подождать разрешающей молитвы. Наталья посмотрела на него с вызовом и усмехнулась, но от детей отстала. Люди так часто: в Бога не веруют и в церковь не ходят, а как раз перед тем, как приходит срок, Бог осеняет их своей благодатью и они зовут священника, чтобы избавить душу от бремени грехов. Марья дышала часто, с усилием, но одеяло у нее на груди едва приподнималось. – Помирать не хочу, батюшка. Еще бы пожить хоть немного… – Бог все простит, – невпопад ответил Сергий. – Дурак ты, – вздохнула Марья. – Молодой еще… Татьяна поставила перед ним чашку чая на блюдце и тарелку с куском яблочного пирога, потом задержалась немного, обняла его и поцеловала в голову: – Прости меня, Сережа… я у тебя глупая. – Ты все об этом… да бог с ним, с Петром! Перебьется… Татьяна тихо засмеялась и еще раз его поцеловала. Поздним вечером, лежа в постели, Сергий слушал, как Татьяна возится на кухне. Никогда не оставит работы на утро – вот характер… Она тут, наверное, без него устала, соскучилась, а он – хорош… Сергий вздохнул, досадуя на себя, что обидел жену. В дорожной сумке у него лежал для Татьяны вышитый платок, подаренный ему в Куровицах одной из родственниц бабки Василины. Он перевернулся на другой бок. Да уж, хорош… а еще священник, батюшка! Нужно было никого не слушать и поступать на математико-механический. Бабка Марья уходила медленно: под утро она выпростала из-под одеяла руку, дотронулась пальцами до шеи, сказала: «Жила не бьется…» – и отошла. На окна брызгал тоскливый осенний дождь, за окнами раскачивался лес, и стояла такая тишина, какая может быть только ранним утром в сентябре. Комарова подошла ближе, таща за руки сестру и брата, и сухими глазами внимательно посмотрела на еще не изменившееся и как будто живое лицо бабки Марьи. Сергий по привычке погладил Комарову по голове, и она еле слышно заскулила. – Поплачь, раба Божия Екатерина, от слез душе легче, поплачь… Но она не плакала, а продолжала тихо и высоко скулить, а потом отпустила сестру и брата, изо всей силы зажала рот ладонями и зажмурила глаза и долго стояла так, чуть покачиваясь, будто из закрытого окна дул на нее промозглый осенний ветер. «Ангеле Христов, хранителю мой святый и покровителю души и тела моего, вся ми прости, елика согреших во днешний день… – начал он читать про себя, – и от всякаго лукавствия противного ми врага избави мя…» Пришла Татьяна, легла осторожно на кровать и укрылась одеялом, боясь потревожить мужа. Потом поворочалась немного, устраиваясь поудобнее, и едва слышным шепотом спросила: |