Книга Серебряные змеи, страница 57 – Рошани Чокши

За год до смерти ее родителей кто-то разгромил витрину магазина известного еврейского торговца, назвав его демоном, виноватым в смерти царя Александра Второго. Когда Зофья навестила его, он взял ее за руку, и они вместе прошлись по каменной мостовой, все еще разрисованной оскорбительными словами.

– Ты видишь это, моя Зося? – спросил он. – Это и есть дьявол. Когда один человек принижает другого – это значит, что дьявол вселился в его тело и смотрит через его глаза.

Где-то в основании ее черепа начался невыносимый гул. Зофья заставила себя сделать глубокий вдох. Она начала считать все, что видела: печенье на тарелке, количество кисточек, свисающих с ковра. Она считала до тех пор, пока ей больше не надо было напоминать себе о необходимости дышать. Подумав о зле, она не представляла себе механических чудовищ, плавающих в озерных водах. Нет, она думала о людях. О людях, которые похитили и убили этих девушек; о тех, кто скрывал жестокость за политикой. Когда гул наконец стих, она попыталась понять, что выражают лица присутствующих. Лайла казалась почти безразличной к происходящему. Гипнос и Энрике были явно напуганы. Но уголки губ Северина слегка приподнялись вверх. Это выражение внушало странную тревогу. Оно напомнило Зофье какую-то звериную имитацию человеческой улыбки.

– Нам придется спуститься внутрь левиафана, – сказал Энрике, нарушив тишину.

– Всем вместе? – спросил Гипнос. – Может, отправим какого-нибудь посланца?

Энрике скрестил руки на груди.

– Да ты просто образец смелости и самоотверженности.

– Может, я просто волнуюсь за тебя, mon cher, – сказал Гипнос.

Зофья смотрела, как на щеках Энрике расцветает румянец. Весь этот обмен репликами – медленная улыбка Гипноса и блеск глаз Энрике – сбил ее с толку. Ее пульс участился, а ладони увлажнились… но почему? Эти едва заметные жесты казались важными без всякой на то причины. Этому уравнению не требовалось решение. Перед ней разыгрывался сценарий, в котором ей не было места. И все же Зофья чувствовала, что центр ее равновесия сместился, но она сама не знала почему. Девушка раздосадованно чиркнула спичкой.

– Когда левиафан вернется завтра в полдень, я пойду внутрь, – сказал Северин.

– А вот он – образец мученичества, – сказал Гипнос. – Ты пойдешь не один, – патриарх Дома Никс закатил глаза. – Я пойду вместе с тобой.

– Несколько минут назад ты называл это существо чудовищем, – напомнил Энрике.

Зофья была не согласна. Сотворенный механизм не был злым или добрым: он являлся всего лишь сосудом, пригодным для определенной цели.

– Возможно, вам было бы не так страшно, если бы у него было имя, – сказала она. – Мне нравится «Давид».

– Нет, – одновременно ответили Гипнос, Лайла и Энрике.

Зофья нахмурилась. Она хотела поспорить, но двери библиотеки открылись, и внутрь Ева вошла с листком бумаги в руках. Когда она подошла ближе, хромота в ее походке стала более заметной. Увидев перевод символов, рыжеволосая девушка остановилась.

– Тебе не следует здесь находиться, – строго сказал Северин.

По щелчку пальцев мнемопроекция исчезла.

Энрике сделал шаг в сторону, закрывая перевод от посторонних глаз.

– Я принесла новости, – сказала Ева.

Северин нахмурился.

– Какие новости?

– Одна из пропавших девушек была дочерью человека по имени Моше Горовиц, имя которого мы нашли в колодце. Контакты Дома Даждьбог смогли проследить имя ростовщика, который жил в Одессе до 1881 года.

– И? – спросила Лейла.

При этих словах Ева опустила плечи и перевела взгляд на Зофью.

– Моше Горовиц мертв. И его семья тоже. Их убили во время погромов.

Все замолчали. Зофья не хотела думать об одесской семье погибшей девушки. Они потеряли дочь, а потом и свои жизни. До сих пор мертвые девушки напоминали ей только Лайлу. Теперь она видела в них себя. Они тоже были совершенно бессильны.

– Патриарх Падшего Дома выбрал ее, потому что она была еврейкой, – сердито сказала Лайла. – Он думал, что никому не придет в голову ее искать. Что никто не будет по ней скучать. Все эти девочки… он… – девушка тяжело вздохнула, и Зофья поняла, что она вот-вот расплачется. – Он думал, что это сойдет ему с рук.

– Откуда ты это знаешь? – спросил Гипнос.

Зофья заметила, что Ева с любопытством наклонилась вперед. Лайла сморгнула слезы и махнула рукой.

– Я нашла какие-то записи рядом с телами, – сказала она. Глаза Евы подозрительно сузились.

– Это невозможно…

Ее прервал Северин:

– Зачем им вырезать имя Горовица в колодце?

Никто не ответил, и он повторил еще раз:

– Почему колодец? Странное место для эпитафии. Должна же быть какая-то причина. Исследуйте его еще раз.

Энрике издал сдавленный звук.

– После того как нас чуть не уничтожили механизированные богини, ты хочешь, чтобы мы снова открыли эти двери?

– А кто сказал, что они откроются? – спросила Ева. – Все Тескаты, кроме одного, были заколочены.

Она была права. Кроме того, тот старик в Стамбуле мог полностью перекрыть им обратный путь.

– Я хочу, чтобы вы осмотрели и изучили их. Не надо через них проходить, – сказал Северин.

Зофья заметила, что, произнося эти слова, он смотрел только на нее. Она быстро отвела взгляд.

– Позвольте внести ясность: я больше не буду добровольно жертвовать кровью, чтобы открыть эти двери, – сказал Гипнос, скрестив руки на груди.

– Неужели я один думаю, что это ужасная идея? – спросил Энрике. – Убийца. Стрелы. Богини. Мы не будем открывать эту дверь.

– Стамбульский Тескат закрыт, – сказал Северин. – Я просто хочу знать, есть ли на той стороне какие-нибудь записи, как в замурованном колодце.

– Откуда ты знаешь, что он закрыт? – спросила Ева.

Северин похлопал по маленькому мнеможучку на лацкане пиджака.

– Потому что я за ним наблюдаю.

Энрике моргнул.

– Как?

– Прежде чем дверь закрылась, я бросил жучок в портал, чтобы следить за происходящим. У этого старика в Стамбуле есть гигантская статуя, расположенная прямо у входа. Он не хочет, чтобы ты переходил границу, и я тоже этого не хочу, – объяснил он. – Зофья, Энрике… идите и осмотрите остальные двери…

– Я тоже пойду, – резко вставила Ева. – Я спасла им жизнь. Мне тоже есть что предложить. И, кроме того, вам все равно нужен представитель Дома Даждьбог.

Северин посмотрел на Энрике, а затем на Зофью. Ева говорила правду, и Зофья не стала ее поправлять.

– Она может пойти, – сказал Энрике.