Книга Пиранези, страница 43 – Сюзанна Кларк

За все это время мы с 16 не обменялись ни словом. Рев Волн все равно бы заглушил любую попытку говорить, мы были заняты тем, чтобы нас не смыло, и больше ни о чем не думали. Теперь мы поглядели друг на друга.

У 16 было тонкое лицо и большие темные глаза – серьезные и немного печальные. Мне подумалось, что она постарше меня – лет сорока, наверное. Волосы у нее были черные и мокрые.

– Ты Шестна… Ты Рафаэль, – сказал я.

– Я Сара Рафаэль, – ответила она. – А ты Мэтью Роуз Соренсен.

А ты Мэтью Роуз Соренсен. На сей раз она сформулировала это как утверждение, не как вопрос. А зря. Лучше бы фраза оставалась вопросом. С другой стороны, прозвучи это как вопрос, я бы не нашелся с ответом.

– Он был с тобой знаком? – спросил я.

– Кто?

– Мэтью Роуз Соренсен. Мэтью Роуз Соренсен был с тобой знаком? Оттого ты и пришла сюда?

Она помолчала, осмысляя мои слова. Потом осторожно проговорила:

– Нет. Мы с тобой знакомы не были.

– Тогда почему?

– Я офицер полиции, – ответила она.

– А…

Мы снова замолчали. Мы еще не отошли от недавних событий; в глазах у нас стояли Бушующие Волны, в ушах рокотал их Грохот, миг, когда Другого швырнуло о Стену Статуй, заполнял все наши мысли. Сейчас нам нечего было друг другу сказать.

Рафаэль переключила внимание на вещи практические. Она осмотрела ранку у меня на лбу и сказала, что та не очень глубокая и что задела меня не пуля, а, скорее, мраморный осколок Статуи.

Вода по-прежнему спадала. Когда над ней выступили Пьедесталы нижнего яруса Статуй, я задумался, как нам слезть с Рогатого Великана. Вернуться прежним путем мы не могли – Рафаэль не запрыгнула бы обратно на Карниз. (Да и сам я не уверен, что справился бы.)

– Пойду добуду что-нибудь, чтобы ты могла слезть, – сказал я. – Не волнуйся. Я вернусь как можно скорее.

Я повис на Туловище Рогатого Великана и спрыгнул. Вода была мне ниже пояса. Я добрел до Третьего северного Зала и взобрался по Статуям туда, где спрятал свои вещи. Все было забрызгано Водой, однако не промокло. Я взял рыболовные сети, бутылку Пресной Воды и немного сухих водорослей. (Важно поддерживать тело пищей и не допускать обезвоживания.)

Я вернулся в Первый западный Зал. Вода уже была мне только по колено. Я снова залез на Рогатого Великана, дал Рафаэль попить и убедил ее съесть немного сушеных водорослей (хотя, мне кажется, ей не очень понравилось). Потом связал рыболовные сети вместе и закрепил на Руке Великана. Они не доходили до Плит на полметра. Я показал Рафаэль, как по ним спуститься.

Мы прошли через Первый Вестибюль, поднялись по Большой Лестнице – подальше от Воды – и сели на Ступени. Мокрая одежда липла к телу. Мои волосы – темные и курчавые – были все в капельках, как Облако. При каждом движении я сеял дождем.

Здесь нас нашли птицы. Чайки, грачи, черные дрозды и воробьи расселись на Статуях и Перилах и защебетали, закричали, обращаясь ко мне разными голосами.

– Не надо волноваться, это скоро кончится, – сказал я.

– Что? – Рафаэль даже вздрогнула от неожиданности. – Не поняла.

– Я говорил с птицами. Они тревожатся, что везде так много воды. Я им говорю, что скоро она уйдет.

– А! – воскликнула Рафаэль. – Ты… Ты часто разговариваешь с птицами?

– Да, – ответил я. – Но тебе незачем делать удивленное лицо. Ты и сама с ними разговаривала. В Шестом северо-западном Зале. Я слышал.

Она удивилась еще больше:

– Что я им сказала?

– Ты велела им отвалить. Ты писала мне послание, а они тебе мешали, летали у тебя перед лицом и над словами, пытались сообразить, что ты делаешь.

Рафаэль на мгновение задумалась.

– Это было то послание, которое ты стер? – спросила она.

– Да.

– А почему ты его стер?

– Потому что Дру… Потому что доктор Кеттерли сказал, ты мне враг и если я прочту, что ты мне пишешь, то сойду с ума. Поэтому я стер послание. Но в то же время мне хотелось его прочесть, и я стер его не до конца. Я не очень логично поступил.

– Он устроил тебе ужасную жизнь.

– Да, наверное.

Мы помолчали.

– Мы оба промокли насквозь и замерзли, – сказала Рафаэль. – Может, пойдем?

– Куда? – спросил я.

– Домой. В смысле, мы можем пойти ко мне и обсушиться. А потом я отведу тебя домой.

– Я дома.

Рафаэль поглядела, как плещет о Стены мутная серая Вода, на Статуи, с которых по-прежнему капало.

– Здесь обычно гораздо суше, – быстро сказал я на случай, если она решила, будто в Доме всегда так сыро и неприветливо.

Но Рафаэль думала о другом.

– Я кое-что должна тебе сказать. Не знаю, помнишь ли ты, но у тебя есть мама и папа. И две сестры. И друзья. – Она заглянула мне в лицо. – Помнишь?

Я мотнул головой.

– Они тебя искали. Только не знали, где на самом деле надо искать. Беспокоились о тебе. Они… – Она отвела взгляд, подыскивая правильные слова. – Им было плохо, потому что они не знали, где ты.

Я задумался.

– Мне грустно думать, что папе, маме, сестрам и друзьям Мэтью Роуза Соренсена плохо, – сказал я. – Но не понимаю, какое отношение это имеет ко мне.

– Ты не считаешь себя Мэтью Роузом Соренсеном?

– Не считаю.

– Но у тебя его лицо.

– Да.

– И его руки.

– Да.

– Его ноги. Его тело.

– Все это правда. Но сознание – не его, и я не помню того, что было с ним. Это не значит, что его нет. Он здесь. – Я прикоснулся к груди. – Но я думаю, он спит. С ним все хорошо. Не надо о нем тревожиться.

Рафаэль кивнула. Она была не такая, как Другой, не лезла спорить и возражать по любому поводу. Мне в ней это нравилось.

– Кто ты? – спросила она. – Если не он.

– Я – Возлюбленное Дитя Дома.

– Дома? Что за дом?

Странный вопрос! Я развел руки, показывал Первый Вестибюль, Залы за Первым Вестибюлем, Всё.

– Вот Дом. Смотри!

– А. Поняла.

Мы ненадолго замолчали.

Потом Рафаэль сказала:

– Я должна кое о чем тебя спросить. Готов ли ты пойти со мной к родителям и сестрам Мэтью Роуза Соренсена – чтобы они вновь увидели твое лицо? Им станет куда легче, если они узнают, что он жив. Даже если ты уйдешь – я хочу сказать, если ты решишь вернуться сюда, – им все равно будет легче. Что ты об этом думаешь?

– Я не могу сейчас об этом думать.