Онлайн книга «Малая Пречистая»
|
– Ага. Из соболя, – говорит дядя Саша. – Сносу не будет ей… и мастью модна. Секлетари, насяльство, носят. Смотрит Гриша на дядю Сашу, признал его будто, и спрашивает: – Арынин, как твоя фамилия? – Арынин, – отвечает дядя Саша. – А фамилия? – Арынин, говорю тебе. – Ну а фамилия? – Да пошёл ты… привязался. – Арынин, а Арынин, ты в Англии был? – А кто меня там ждёт? Чё мне там делать? И я кого там не видал? – Там наводнение. Людям помог бы… аглисянам. – Да отвяжись ты… Прицепился. Вот уж заноза-то дак уж заноза. – А выпить хос? – интересуется Гриша. – Ачё, есь? – А ты как думал! – говорит Гриша. – Я зэ куртоську купил тут выгодно, дык обмываю. – Всем уж известно… во Вселенной. – Серая. Савьётовая. Запасся на обмыв. – Да ты яё уж месяц обмывать, она у тебя новее новой должна стать, – говорит дядя Саша. – Не месяц. Два. Прозег её тут – гладить насял. Гладить-то взялся и уснул… – Не мудрено… так дёшево досталась. – Обслаг… Заплату уз поставил. – А чё не в куртке-то? – спрашивает дядя Саша. – Сохнет, – отвечает Гриша. – Постирал. Сол в ей, упал. От Колотуя. – Упасть недолго… В такую сырось, уж и вовсе. – Пойдём ко мне, – приглашает Гриша дядю Сашу. На меня после перевёл взгляд и говорит: – А ты, Серёга? Ты зэ ессо не обмывал. – Нет, – говорю. – Работать надо. – От работы кони дохнут, – говорит Гриша. Смеётся. Чайник так электрический вскипает: пых-пых. Зубов-то нет – кобыла выпердела. – Медведь пусть работает. У него сетыре лапы, а у нас две, и без когтёв. В одной руке долзна быть лозка, в другой – крузка. А по-другому – нет в зызни радости, тока – охота. Когда охотисся, и пить не надо. Я зэ остяк. – Все это знают. Отпрянул дядя Саша от изгороди. Вышел вскоре из ограды на улицу. Выступает за ворота и тётя Луша. Руки в боки уткнула и говорит: – Пчёл надо составлять, а он направился куда-то! Тока ещё не расфрантился. – Ты погляди, погода-то, прынцэсса… Я ненадолго. – И чё погода?.. Как погода. Ещё ревизию не делал… Скоро прояснит. Ветер вон – чуишь? А пчёл положено составить. Осенины, – говорит тётя Луша. – Старое бабье лето закончилось – пора. – Обдует, обыгат – завтре и составлю. А сёдни злые есчё будут. Осердятся – покусают. Пошли Гриша с дядей Сашей. Чуть не под ручку. Скрылись в Гришином балке. Дверь в нём была открыта – затянули. – Холера, – говорит тётя Луша. – Покусают… Тебя, пьяницу, загрызть мало. Скормить мядведю… Может, тошшой-то што, дак есть такого не станет – побрезгат… Ну, тока пусь он мне заявится… Космы-то выдеру седые… Гуран несчастный. Смотрит на меня тётя Луша, смеётся. – А ты-то с ними не пошёл чё? – спрашивает. – Да вот, дрова надо стаскать… успеть до снега. – А чё уж снега ждёшь? – На всякий случай. – Люди вон делом занимаются, а мой… Приди вот тока, лихорадка. – Потыкала палкой в воздух – сердито. Стоит. В одной руке палка. Как посох. Другую – в бок себе уткнула. Не смотрит в сторону балка. Куда-то. Думает о чём-то – похоже. В Городском краю показалась «Нива». Та, не та ли? Белая. Свернула с асфальта. Направилась в сторону Межника. Та, значит. Вряд ли охотники или рыбаки – хоть и пятница – не вёдро. Та – с этим бампером-то – как у танка. И ждал сегодня. Не было уже неделю. Обычно в это время дня. Туда на чём ещё, на «Ниве» только. Сердце колотится – она. После дрова дотаскаю. Перерыв надо сделать. Пошёл в дом. Нагрел чаю. Пью. Дую. Обжигаюсь. Отец ругался на такой, любил чуть тёплый. А матери – той только кипяток. Чай они вместе и не пили. Порознь. Она – с конфетами, подушечками. Он – если стряпанное что-то есть – со стряпаниной, а если нет, тогда простой. Постучались в дверь. – Да, – говорю. Входит. Надежда. Младшая дочь Веры. – Здрасте. – Здрасте. Ты чё? – спрашиваю. – Мамка послала, – говорит. – Зачем? – Полы помыть. – Ну, удирает, утворяет… твоя мамка. И сам бы помыл. Мой, – говорю. – Вода нагретая в подсобке… скотине ставил. Да я и сам бы. Помыть-то – трудно ли. Сходил в подсобку, принёс ведро горячей воды. Дал Надежде тряпку. – Можно, дядя Серёжа, пока полы мою, телевизор включить? – спрашивает. – Чтобы не скучно. – Тебе чё, скучно? – Нет. – Включай. Включила Надежда телевизор. Новости передают. Сообщают про Калоева. Помню, убил кого-то за границей – про этого. Будет отпущен. Пошёл я на улицу. Чтобы Надежде не мешать. Дрова таскаю. Вышла из дому Надежда, вылила из ведра в лог грязную воду. – Всё, я помыла, – говорит. – Во всех избах?! И в спальне? – В спальне чисто, там не стала. – Спасибо, – говорю. – А мать придёт, я отругаю. – Сёдня не придёт. Завтра. – Знаю. Ушла Надежда. Забавная. И на Степана вроде походит, в ихродову, в стародубцевскую, но работящая. Бывает. Всех дочерей к работе приучила Вера. Всегда за ней – как лоскутки. Степан – тот тоже неплохой, пить только начал. А с этим так, или уж пить, или работать. А кто и так, пока не выпьет стопочку, и за работу не возьмётся. Да хоть Арынин вон, к примеру. Тому стакана будет мало. Дрова унёс под навес. Вернулся. Вываливают из балка Гриша и дядя Саша. Не один за другим – разом. Как братья сиамские. Будто срослись, пока выпивали. На этот… как его там… брудершафт. Не расцепляются. Поют на два голоса. Двадцать второго июня. Ровно в четыре часа. Один в лес, другой по дрова. Зато громко – в ельнике, пожалуй, их слышно. Тётя Луша, с палкой в руке, стоит возле ворот. Внимательно, из-под ладони, присматривается к поющим. Как будто слышит их, а разглядеть ещё не может. Подошли певцы ближе. Умолкли. Тётя Луша замахнулась на них палкой. – Ух, – говорит, – взяла бы вот обоих отходила бы. Волки и волки ненасытные. Зачем вот пили? – За столом, – говорит дядя Саша. – Какой там стол! – говорит тётя Луша. – Поди, за чуркой. |