Книга Корабль отплывает в полночь, страница 158 – Фриц Лейбер

– Лили, – ответила она.

Хотите верьте, хотите нет, но с того момента я зауважала ее: как ловко она утихомирила Брюса!

– Лилиан Фостер, – назвалась она полным именем. – Я тоже родом из Англии, мистер Марчант. А вашу «Юношескую фантазию» я помню наизусть.

– Правда? Это слабая вещь, я нацарапал ее еще в Кембридже, будучи студентом. Окопы многому меня научили.

– Пожалуйста, не клевещите на себя – и прочитайте что-нибудь из новых стихов! Знаете, то место, где вы погибли, Пашендале, – я переиначила его в Дол Павших.

– В самом деле? Между прочим, так называли его все томми ^[79], а Ипр они окрестили Вепрем.

– Удивительно! Мне кажется, мистер Марчант, нас с вами завербовали в одно время, летом семнадцатого года. Я тогда записалась в Красный Крест, хотя мне не хватало лет и меня собирались уже отправлять из Франции домой.

– Сколько вам было… сколько вам лет?

– Семнадцать.

– Семнадцать в семнадцатом, – пробормотал Брюс.

Слушать их было тошно. Эрих ухмыльнулся и подмигнул мне, словно говоря: «Ну разве не славно, Liebchen? Брюсу есть теперь с кем развлекаться в промежутках между походами!»

Глядя на Лили – густая челка, жемчужное ожерелье, облегающее фигурку платьице до колен – и на Брюса в его шикарном гусарском мундире, я поняла вдруг, что вижу начало того, о чем давно успела позабыть. Мой Дэйв пропал ни за грош, сражаясь против Франко. Почему я не пыталась воскресить его? Потому что воды с тех пор утекло несчетно; пусть лучше Ветры Перемен не тревожат Дэйва. Но все-таки жаль, что дети на Глубине не рождаются.

– В семнадцатом я не умерла, – говорила Лили, – меня лишь завербовали. Видите, на мне одежда, модная в двадцатые годы. Я намного пережила вас, но давайте не будем об этом, хорошо? О мистер Марчант, обещайте мне, что вспомните какое-нибудь стихотворение из сочиненных вами в окопах! Неужели они лучше вашего сонета, который кончается такими строчками: «Ночь. Звезды. Ветер шелестит листвой. Спи, бедолага, спи, пока живой»?

Я едва удержалась, чтобы не фыркнуть. Поэты все одним миром мазаны: обожают свои стихи, как ничьи другие. Ладно, пускай себе милуются, а я пойду к Эриху. Обойдутся без меня.

Бо в очередной раз обносил всех напитками, и я взяла у него с подноса очередной бокал. Серый туман Пучины потихоньку обрел оттенок утренней дымки над рекой; мне чудилось даже, что в нем искрятся мириады крошечных бриллиантов. Док восседал у стойки бара с чашкой чая в руке – видно, готовился запить пропущенный стаканчик. Сид, посмеиваясь в бороду, переговаривался с Эрихом. Словом, вечеринка была в разгаре, но чего-то ей недоставало.

Красный огонек на панели Большого Компенсатора светился, точно лампа в окне родного дома; кнопки, шкалы, ручки – и одинокая рукоять инвертора, к которой никто из нас не смел прикасаться.

Шторки над кушеткой Мод раздвинулись, и мы увидели наших голубков. Оглядев себя с таким видом, словно он не верил собственным глазам, римлянин произнес:

– Omnia mutantur, nos et mutamur in illis.

Я посмотрела на Бо. Тот не подвел свой Виксбургский университет.

– Все меняется, и мы меняемся тоже, – перевел он.

Обведя нас взглядом, Марк улыбнулся, и это вышло у него вполне естественно.

– Нас девятеро, – сказал он, – и столько же кушеток. Значит, можно отдыхать.

Мод хихикнула.

– С возвращением из Пучины, камрад! – крикнул Эрих. Немец по рождению, он считал, что вечеринка обязательно должна быть шумной и хотя бы чуть-чуть помпезной, а потому вскочил на кушетку и объявил: – Дамы и господа, позвольте представить вам храбрейшего из римлян, Марка Випсия Нигера, легата императора Клавдия Нерона, которому в прошлом временно́м потоке дали прозвище Германикус. Наш Марк погиб смертью Солдата в десятом году нашей эры в Александрийской битве, сражаясь против парфян и Змей. Гип-гип-ура!

Мы дружно подняли бокалы. Послышались одобрительные возгласы. Сид накинулся на Эриха:

– Не порть мне мебель, неслух ты этакий! – Потом усмехнулся и прогудел: – Веселитесь, ребята.

Мод с Марком присоединились к нам. Марк, сам того не желая, слегка обидел Бо, отказавшись от фалернского и предпочтя ему виски с содовой. Завязался общий разговор.

Мы рассуждали обо всем сразу.

– Змеи ставят в Пучине мины.

– Ерунда, разве можно минировать ничто?

Кто-то требовал бурбона, кто-то искал заколку для волос, кто-то утверждал, что Марка надо было напичкать стабилитином. Сам Марк пустился в воспоминания:

– Марсия? Ее здесь больше нет…

(Она угодила в Вихрь Времени и истлела прямо на наших глазах, но рассказывать об этом я не собиралась.)

Потом, не жалея красок, римлянину расписали случай с Брюсом и его перчаткой, а Марк в ответ поведал нам о легионере, которого замучил живот, потому что ему случайно выдали в паек сахар вместо обычной соли. Эрих спросил Сида, не припас ли тот Призрачных Красоток. Старый греховодник подергал себя за бороду:

– Что тебе в них, любострастный аллеман? ^[80] Есть, есть у меня красавицы, а среди них – графиня из Вены времен Штрауса. Эх, если бы не вон та милашка…

– За тобой нужен глаз да глаз, мой маленький фон Хогенвальд, – проговорила я, упершись пальцем в грудь Эриху. – Ты явно питаешь слабость ко всяким призракам.

Он фыркнул, прижал меня к себе, доказывая, что я ошибаюсь, и предложил показать Брюсу Художественную Галерею. Когда я попробовала отговорить его, он уперся. Брюс с Лили охотно согласились. Царапина от удара саблей на щеке Брюса была еле заметна: Лили смыла всю запекшуюся кровь.

Наша Галерея сильно отличается от всех. В ней хватает картин и скульптур, но главное место отведено разным поделкам, которые смастерили перебывавшие на станции Солдаты. Материал, что пошел на эти поделки, волей-неволей напомнит вам о Войне Перемен – медные патроны, потрескавшийся кремень, осколки древней глиняной посуды, собранные воедино каким-то ваятелем-футуристом, современная чеканка на золотых слитках инков, хитроумные кружева из лунной проволоки, картина, написанная темперой на потрескавшемся куске кварца, что стоял некогда в иллюминаторе звездолета, шумерская надпись, выбитая на кирпиче из атомной печи…