Книга Корабль отплывает в полночь, страница 195 – Фриц Лейбер

После этого я еще немного постояла, чувствуя новую свободу и устойчивость, позволяя телу привыкнуть к ним. Я ни о чем не думала. Я даже не рассматривала окружающую обстановку, хоть и заметила, что деревьев и кустов больше, чем декораций, а мерцающий свет объясняется тем, что горят факелы, и королева Елизавета по-прежнему среди зрителей (или вернулась к ним). Иногда позволить телу привыкнуть к чему-то – это все, что требуется. Ну или это все, что в твоих силах.

Я уловила запах конского навоза.

Когда закончилась сцена с леди Макдуф и пошла сцена с милыми птенчиками, я вернулась в гримерку. Актеры называют это «про всех маленьких моих», потому что там Макдуф оплакивает «всех маленьких моих», то есть своих детей и жену, которых убили по приказу тирана Макбета.

В гримерке я направилась в мужскую часть. Док накладывал какой-то совершенно невероятный темный грим, собираясь выйти на сцену в роли последнего верного слуги Макбета – Сейтона. Вопреки обыкновению перед четвертым актом он не выглядел поддавшим, но я все равно остановилась, чтобы помочь ему облачиться в кольчужную рубаху из тонкой посеребренной проволоки.

Чуть дальше, на третьем стуле, устроился Сид, распустив свой корсет и критически озирая Мартина, на котором теперь была ночная рубашка белой шерсти, ниспадающая красивыми складками; правда, она не слишком изящно смотрелась на Мартине, у которого успело немного сползти сложенное полотенце.

Рядом с зеркалом Сида улыбался Шекспир, точно разумный большеголовый жук.

Мартин стоял в полный рост, простерши руки, как высокий жрец, и произносил:

– Amici! Romani! Populares! ^[144]

Я пихнула Дока локтем в бок и прошептала:

– Что тут происходит?

Док близоруко посмотрел на них и пожал плечами:

– Похоже, репетируют «Юлия Цезаря» на латыни. Начинается речь Антония.

– Но зачем? – спросила я.

Вообще-то, Сид любит воспользоваться моментом, когда актеры еще разгорячены сценой, но тут он, кажется, перегнул палку с педантизмом. Я чувствовала, как подрагивает мой скальп, словно мозг под черепной коробкой полнится мыслями.

Док покачал головой и снова пожал плечами.

Сид выставил ладонь, глядя на Мартина, отчитал его:

– Это мертвечина, мальчик. Ты играешь не римскую статую, а римлянина! Расслабь колени и начни сначала.

Тут он увидел меня и жестом велел Мартину прекратить.

– Подойди-ка, детка.

Я подчинилась. Он злодейски ухмыльнулся и сказал:

– Устами Мартина от нас ты получила предложение. Что скажешь нам в ответ?

На этот раз мороз продрал меня по спине. Приятное такое ощущение. Я поняла, что ухмыляюсь в ответ. Теперь я знала, к чему готовилась последние двадцать минут.

– Я согласна. Считай меня членом труппы.

Сид вскочил, обхватил меня за плечи и расцеловал. В ощущениях это похоже на прямое попадание бомбы.

– Шикарно! – воскликнул он. – Сегодня ты будешь играть Придворную даму в сцене с сомнамбулой. Мартин, где ее костюм? А теперь внемли мне и запоминай. – Голос стал мрачным, холодным. – «Когда в последний раз бродила спящая?»

Все мужество покинуло меня – схлынуло, как вода по наклонному желобу.

– Но, Сиди, сегодня я никак не могу. – Голос у меня был наполовину умоляющий, наполовину взбешенный.

– Сегодня или никогда! Сегодня чрезвычайные обстоятельства – у нас не хватает актеров. – И опять его тон изменился. – «Когда в последний раз бродила спящая?»

– Но, Сиди, я же не знаю роли!

– Должна знать. Ты двадцать раз слышала эту пьесу. «Когда в последний раз бродила спящая?»

Мартин оказался у меня за спиной – натягивал мне на голову светлый парик, просовывал мои руки в светло-серое платье.

– Но я не учила этих строк! – завопила я, глядя на Сиди.

– Врешь! Десятки раз я видел, как ты двигала губами, следя за представленьем из кулис. Закрой же очи, дева! Мартин, отойди от нее. Закрой же очи, дева, выбрось все из головы и слушай, только слушай. «Когда в последний раз бродила спящая?»

Я услышала в темноте свой голос – ответ на эту реплику. Сначала шепотом, потом погромче, потом во все горло, но мрачно:

– «После отъезда его величества к войску я это видела довольно часто. Она встает с постели, накидывает ночное платье, отпирает письменный стол, берет…»

– Брависсимо! – воскликнул Сиди и снова принялся тискать меня.

Мартин тоже похлопал меня по плечу, а потом присел на корточки и начал застегивать на мне снизу одеяние.

– Но это же только первые строки, Сиди, – возразила я.

– Этого достаточно!

– А вдруг у меня ничего не получится? – спросила я.

– Выбрось все из головы, и получится. К тому же я буду рядом, у меня вторая роль – врач, и в случае чего подскажу.

«Ну, тогда я в обеих моих ипостасях могу быть спокойна», – подумала я.

Но тут мне в голову пришло кое-что еще.

– Сиди, – с дрожью в голосе спросила я, – а как мне играть Придворную даму, делая вид, что я мужчина?

– Мужчина? – переспросил он. – Сыграй ее, не споткнувшись и не растянувшись, и я буду счастлив сверх всякой меры! – С этими словами он шлепнул меня по заду.

Пальцы Мартина добрались до предпоследнего крючка. Я его остановила, сунула руку за воротник свитера и схватила амулет – жетон метрополитена, висевший на шее, – и дернула. Цепочка резанула кожу, но порвалась. Я хотела было зашвырнуть жетон подальше, но вместо этого улыбнулась и уронила его на ладонь Сиди.

– Сцена с сомнамбулой! – зашипела нам Мод от двери.

С актером на сцене вот какая ерунда происходит: он может видеть публику, но не может смотреть на нее, если только он не рассказчик или не клоун какой-нибудь. Рассказчиком я не была (Грендель ^[145] знает!), а вот клоуном до смерти боялась показаться, когда Сиди вывел меня из-за кулис на сцену по ковру, который ногами ощущался как обычная земля; при этом Сиди вцепился в мою левую руку, как поймавший карманника полицейский.