Книга Успеть сказать люблю, страница 23 – Дарья Волкова

— На, вытрись.

Константин взял платок. И медленно обернулся.

Рядом стоял Шевцов. Враз, кажется, постаревший лет на двадцать. С запавшими и покрасневшими глазами, с какой-то неаккуратной седой небритостью на лице. И вообще весь как-то неряшливо, неопрятно одетый.

— Мы с дачи прямо приехали, — Иван Валерьевич будто прочел его мысли. Одернул рубаху. — С теплицы меня сдернули.

И тут Костя словно проснулся. Сжал в руке платок.

— Мне ничего не говорят. Расскажите.

— Да что рассказывать-то… — Шевцов устало привалился к стене, ссутулился. — Они же нелюди… Хуже зверей…

— Кто?!

— Наркоман Аньку пырнул. Я даже и не понял точно… — Иван Валерьевич зябко передёрнул плечами. — Как это получилось. Как это вообще могло случиться… с моей дочерью…

— Состояние какое сейчас? — мозг у Кости начал потихоньку включаться.

Шевцов тяжело вздохнул. Забрал у Кости платок, вытер лоб.

— Что говорят врачи?! — Константин повысил голос.

— Да что они говорят, — голос Ивана Валерьевича звучал тихо-тихо. — Нету, говорят, почти никакой надежды. С такими повреждениями и такой кровопотерей, говорят, выживают один-два из ста. Вот что они говорят, эскулапы чертовы.

В груди Константина зародился страшный, нечеловеческий вой. Но наружу он почему-то не прорывался и бился внутри, резонируя, разрывая все нутро.

Да не может этого быть!!!

— Любаша моя в церкву помчалась, — вдруг неожиданно продолжил Шевцов. — Есть тут какая-то маленькая, прямо на территории больницы. То ли молиться, то ли свечку ставить за здравие. Будто помочь это может, — Иван Валерьевич выпрямился, оторвал спину от стены. И тут же покачнулся, Костя неосознанно подхватил его под локоть, но Шевцов резко отстранился. — Да оставь. Держусь еще на ногах!

Как же им трудно. Ему-то едва выносимо. А они… это же ребенок. Которого ты любил всю жизнь, растил, а теперь вот… Вой, что бился внутри, прорвался наружу каким-то загнанным хрипом, перешедшим в кашель.

Шевцов взял Костю за рукав и повернул к окну.

— Смотри, видишь? — указал на неприметное серое одноэтажное здание чуть в отдалении. — Знаешь, что там?

— Нет.

— Это морг. Вот я стоял тоже у окна, выше этажом, и думал — еще не там. Еще не там. Я же увижу, когда ее туда… повезут… — теперь закашлялся уже Шевцов, зло вытер и без того красные глаза. — А вон там, видишь! — махнул рукой в другую сторону, где виднелся небольшой купол с крестом. — Любаша моя там. Думает, что поможет. Верит. Верит, понимаешь, — с какой-то надсадой произнес Шевцов, — что купол этот поможет!

— А вы во что верите, Иван Валерьевич? — неожиданно для себя и тихо спросил Константин.

— А я, Костя, верю в справедливость — так воспитали меня. В справедливость я верю, слышишь?! — голос Шевцова почти сорвался на крик. — А если с Анькой случится что-то совсем плохое — так это несправедливо будет, вот как!

Они замолчали, оба. Снова привалился к стене Шевцов. Его примеру последовал Костя. И спросил негромко — даже не Шевцова — себя, наверное.

— И что теперь делать?

— Верить — что нам еще остается, — неожиданно ответил женский голос. На середине лестницы стояла Анина мама. Такая же растрепанная, как муж, с красными глазами, тоже враз постаревшая и в простом цветастом платье.

Костя оторвал спину от стены, сделал шаг, развел руки. И через несколько секунд Любовь Андреевна рыдала ему в грудь, судорожно всхлипывая и приговаривая: «Ох, Костенька, Костя, беда-то какая…».

Когда на тебя сваливается такое горе, что кажется невыносимым, неподъемным, не сдюжить никак — иногда вдруг оказывается, что эту непосильную тяжесть все же можно выдержать. И сделать чуточку легче. Если горе есть с кем разделить.

Как потом получилось, что он оказался дома у Шевцовых, Костя так и не понял. Константин проводил родителей Ани до их машины, а Иван Валерьевич, перед тем как закрыть дверь, спросил:

— Адрес наш помнишь?

Костя кивнул. И спустя сорок минут сидел на кухне у Шевцовых и пытался что-то съесть. Кусок не лез в горло, спиртное тоже. Попросил у Ивана Валерьевича сигарету — может, поможет? Но получил лишь угрозу схлопотать подзатыльник — мол, нечего начинать. Угрозе Константин не поверил, но от идеи покурить в итоге оказался. А потом, когда Иван Валерьевич вернулся с балкона, они зачем-то сели смотреть альбом с фотографиями. Снова.

Только сейчас все было иначе. Костя старательно гнал от себя мысли, что может быть, эти фото — все, что останется. Вместо этого проявил гораздо больший интерес, чем в прошлый раз. Выспрашивал, слушал рассказы, запоминал клички собак. Это Муха. Это Кукла. Это Елка, мать Норда. А это Бой, брат Норда. Собаки, сослуживцы, семейные фото. Этому альбому нужны, необходимы новые фотографии. На которых Аня и Костя. Вместе.

Только вот от Константина ничего не зависит.

Самым неожиданным итогом этого дня стало то, что Костя остался ночевать у Шевцовых. В десять вечера Иван Валерьевич в который раз позвонил в отделение, ему там дежурно ответили: «Без изменений».

Константина положили в Аниной комнате. Он попросил не стелить ему свежее белье и теперь лежал, уткнувшись носом в подушку. От наволочки слабо пахло Аниными духами. Самой Анечкой. Она словно обнимала его. Но перед глазами все равно нет-нет, да и всплывало серое неприметное здание. И даже мерещилось, как к нему подвозят каталку, на которой укрытое простынею тело.

Нет. Нет, слышишь, нет. Не смей. Не уходи, не оставляй. Я здесь, я жду тебя, я говорю с тобой.

Я тебя люблю.

Когда Костя наконец забылся коротким и тяжелым сном, небо на востоке уж начало потихоньку сереть. Кажется, только сомкнул глаза, а его уже негромко окликают.

- Костик, вставай, завтрак на столе.

* * *

— Почему ты не брал трубку?! — вместо приветствия заорал на него Макс. — Я чуть с ума не сошел! Где ты был?!

— В больнице, — бесцветно ответил Костя. Сел на диван и уставился в одну точку. Когда они были втроем — он и Анины родители — было как-то… проще. Легче. Ношу делили на троих. Теперь, кажется, она снова привалила на плечи, придавила, не вздохнуть. Невозможно дышать, когда ты смотришь на часы, на то, как движется секундная стрелка, и думаешь: «А сейчас? Сейчас еще жива? Еще дышит? Или именно в этот момент, именно вот в эту секунду, она… Или в эту? Или в следующую…» И от этого накатывает такой тошнотворный ужас, что… что хочется забиться, закопаться, завыть. Но ничего из этого сделать не получается. Даже слез, и тех — нет.

— Кость… — Макс присел перед ним корточки.

— Не заставляй меня рассказывать, — все так еж бесцветно проговорил Константин, глядя куда-то поверх Малышева плеча.