Онлайн книга «Второй ошибки не будет»
|
С трудом поднявшись, Федор вернулся на кухню, подумал, не добавить ли в водичку валерьянки, но не помнил, где она лежит, поэтому понес так. – Прости, у тебя такой день, а я тут в истерике, – с трудом проговорила Татьяна, стуча зубами о край стакана, – и так стыдно с этой сметаной вышло, как тогда… – Когда, Тань? – Ты знаешь… Когда ты уходил, а я тебя не выпускала. Фу… Федор вынул ее из укрытия и отнес в кровать. Подумал, что, где валерьянка, он не помнит, а где коньяк, очень даже знает, и надо дать жене стопочку, но вдруг почувствовал, что на глаза выступили тяжелые едкие слезы. Он лег рядом и крепко прижал Таню к себе, чтобы она ничего не заметила. Футболка стала мокрой и горячей от ее слез, и он вдруг подумал, что раньше она никогда не плакала у него на груди. – Я так испугалась, – повторила Таня и вздохнула прерывисто, как ребенок. – Мне тоже страшно, – признался Федор, – черт его знает, как дальше жить. – Завтра пойдешь на работу, всех там размажешь на правах оправданного героя. – Это первым делом. – А я к Ленке поеду. – Я тебя люблю, Таня. – Не ври. – Это правда. Просто мне нелегко выговорить такое вслух. Татьяна приподнялась на локте: – И когда ты успел? Федор поморщился: – Мадам, уберите ваш сарказм. Давно. – И когда уходил от меня, тоже любил? – Да. Просто… Он хотел объяснить, но Татьяна перебила: – Нет, Федор, извини, но то, что у тебя там было, это только твое. Не надо исповедей, ни мне душу не береди, ни ее память не унижай. Федор кивнул. – А главное, не думай, что ты мне должен, – Татьяна достала из кармашка носовой платок и высморкалась, – что я тебя типа не бросила. – Я и не думаю, – признался Федор совершенно честно, – не бросила и не бросила, выхаживала и выхаживала, горшки за мной выносила и выносила. А как иначе, ты ж моя жена. Ничего я тебе не должен, не выдумывай даже. – Вот и хорошо. – И, кстати, ничего еще не кончилось, – вздохнул он, – еще прилетит от Воскобойникова ответочка. – Ладно, Федя. Давай останемся женаты, хотя, чувствую, как за двадцать лет ничего хорошего из этого не вышло, так и дальше будет ужас. – Ну, конечно. – Ну, конечно. – Тань, слушай, – весело предложил Федор, – давай или в кровать ляжем или в кино пойдем, а то валяемся, как алкаши. – В кино нельзя, Ленка должна позвонить с минуты на минуту. – Тогда в кровать в принципе тоже нет смысла пока ложиться. Подождем? Татьяна поднялась и вышла. Федор понимал, что тоже надо бы встать, умыть лицо, а лучше принять душ после трудного дня в суде, но лежал, тупо смотрел в потолок и слушал привычный шум домашних Танькиных дел. В кухне шумела вода, звенела посуда, стучали ножи, потом радио дало позывные «Маяка» и сообщило, что московское время семнадцать часов. Федор удивился. Столько событий случилось в этот бесконечно долгий день, а еще даже не пора людям уходить с работы. В конце концов он заставил себя встать, подровнял покрывало на кровати и вышел к жене. – Я сегодня мяса никакого не размораживала, – деловито сказала она. – Я понял, ты твердо была уверена, что меня посадят. – Не размораживала, и все. Забыла достать. В общем, на ужин будут картофельные котлеты с грибным соусом и бисквитный рулет. – Да ладно, чего ты завелась, – беспечно сказал Федор, – чаю с бутербродами попили бы, и все. – Готовка меня успокаивает, – заявила Татьяна. – А, да? – Конечно. Это моя отдушина и утешение. – Слушай, Тань, а если мы вдруг с тобой будем счастливы, то что? Я больше вкусно не поем никогда? По четным – пельмешки, по нечетным – сосиски? – Не будем счастливы, не переживай. Федор взял у нее миску с яичными белками, венчик и принялся взбивать «до твердых пиков». Что такое счастье, спросил он себя, и автоматически в голову пришла цитата из книги Гайдара «Чук и Гек», которую он читал Ленке раз, наверное, двадцать: «Что такое счастье – это каждый понимал по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко любить и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовется Советской страной». А ведь, по сути, верно, ни прибавить, ни отнять. Честно живи, трудись и люби, чего еще-то? – Поднажми, – сказала Таня, – и крути все время в одну сторону, это очень важно. Федор заработал венчиком быстрее, хотя не слишком верилось, что эти зеленые сопли на дне миски способны превратиться в пышную белоснежную пену. Да, простой рецепт счастья дал советским детям Аркадий Гайдар, но прошло совсем немного времени, и жизнерадостных Чука и Гека сменил мрачный мальчик из фильма «Доживем до понедельника», который написал, что счастье – это когда тебя понимают, и все дружно восхитились, о боже мой, как это тонко! А чего тебя понимать-то, с другой стороны? С какой стати ты с порога выкатываешь миру полную бочку претензий? Хочешь, чтобы тебя поняли, так объясни, а не вздыхай загадочно. Да и в этом ли счастье? Понимает ли он Таньку? Нет. Ленку? Смешно даже спрашивать об этом. А они его? Женщины, конечно, существа тонкие и проницательные, но все же скорее нет, чем да. – Ты не стараешься, – Таня отняла у Федора миску и заработала рукой с такой скоростью, что венчик превратился в смазанный стальной эллипс, – вот так надо. – Прости, я просто задумался. Вернув себе инвентарь, он попытался взбивать не хуже Татьяны. Она тем временем выкладывала изюм на чистое полотенце. Может быть, все дело в том, что им с детства внушали некий плакатный идеал семьи, которому обязательно надо соответствовать. Мудрый усатый рабочий-отец, хлопотунья-мама, бабушка с пучочком, и дети обязательно отличники и спортсмены. Если у тебя не так, значит, ты не добился, недостоин, пария и никто. Вот и тянут все друг друга за уши к идеалу: будь таким, как надо, а такого, какой ты есть, нам не надо. Между тем счастливая семья, это, наверное, сборище гадов и психопатов, которые просто знают, что они вместе, несмотря ни на что. Взять хоть сегодня. Бедную девочку Ксюшу Кругликову ломали, наверное, совсем не по-детски, но у нее все равно хватило мужества сказать правду, потому что рядом была мама, которая во всем ее поддерживает. Семья позволяет человеку быть свободным, и не важно, что там у тебя за окном, империя зла или что еще похуже. Жаль, конечно, что он понимает это на пороге пятидесятилетия, а не в средней школе, как все нормальные люди, но лучше поздно, чем никогда. |