Книга Терапевт, страница 47 – Хелене Флод

Аткинсоны живут в старинном доходном доме неподалеку. Дом на вид ухоженный. Не особенно шикарный, как, скажем, в квартале отсюда, — просто приличный. Краска местами облупилась, но покрашено явно недавно. Подворотня не заперта, и виден внутренний двор, где стоят велосипед с детским сиденьем на багажнике и розовая кукольная коляска. Я вхожу в просторный подъезд, разительно отличающийся от тех, что проектируют Сигурд и его друзья-архитекторы; теперь каждый квадратный метр на вес золота. Квартира Аткинсонов на первом этаже. На старой латунной табличке, прикрученной к двери ржавыми шурупами, только это и написано: «Аткинсон». Я собираюсь с духом, придумываю, что сказать. Сигурд рассказывал о них только то, что хозяин дома — англичанин и его работа связана с морским судоходством, а его супруга — настоящая мегера. Но я больше не доверяю словам Сигурда. Эти Аткинсоны могут оказаться кем угодно.

Жму на кнопку звонка. Внутри раздается громкое и агрессивное дребезжание. Больше ничего не слышно. Я жду. Краска на двери кое-где облезает; половик, на котором я стою, давно не вытряхивали. Не знаю, какой из этого следует вывод.

Я снова жму на кнопку, слышу в квартире тот же пронзительный звон, а потом шаги. В животе разливается холод. Не перебегаю ли я дорогу Гюндерсену? Но отступать поздно, да я и не хочу. Щелкает замок. Дверь приоткрывается на длину толстой цепочки, из щели слышится тонкий и какой-то воздушный голос:

— Да?

Через щелку мне виден только силуэт, белое облачко волос, голубой глаз.

— Э-э-э, — кашлянув, говорю я, — меня зовут Сара. Я к вам от архитекторов «ФлеМаСи».

Повисает тишина.

— Да? — снова слышится из-за двери.

Оттуда пахнет чем-то затхлым, тяжелым, сладковатым; старомодный запах, одновременно пряный и нечистый.

— Мне нужно только кое-что прояснить… — Снова кашляю. — Я ассистентка Сигурда. Торпа.

Дверь приоткрывается еще на несколько сантиметров, и теперь я вижу собеседницу. Она маленькая и старенькая, за восемьдесят. Морщин у нее, собственно, немного, на лице во всяком случае, но сквозь жидкие седые волосы просвечивает голова, а шея — сплошные жилы и складки. На даме платье в синий цветочек, а ее голубые глаза такие, какие часто бывают у стариков: прозрачно-светлые и чуть влажные, за десятки лет выбеленные и обесцвеченные солнцем. На старческий запах накладывается запах сигарет. У нее маленький тонкогубый рот, который она облизывает розовым языком. На шее золотая цепочка. Теперь она улыбается мне и произносит, не сводя с меня взгляда:

— Ах вот оно что… Ассистентка Сигурда Торпа…

Язык у нее еле ворочается. Попадись она мне в клинике, я предположила бы, что она принимает сильнодействующее успокоительное. Я немного разочарована: совершенно очевидно, что передо мной не таинственная блондинка.

Я говорю:

— Да. Мне нужно прояснить кое-что. То есть нам. Бюро. Вы позволите? Можно войти?

Она медлительно кивает, закрывает дверь, звякает цепочкой, потом распахивает дверь настежь. Меня обдает запахом духов и старости: к тому же в квартире сильно накурено. Впечатление, что здесь не проветривали много дней. Я все-таки вхожу: набираю в легкие воздуха и ныряю в прихожую. Хозяйка босая, в руке мундштук с сигаретой.

— Мне нужно кое-что выяснить, — говорю я, пока та закрывает и запирает за мной дверь.

— Входите, входите, — говорит старушка.

Она проходит вперед, в гостиную; я иду вслед за ней. Накурено — хоть топор вешай. Полутьма, потому что жалюзи опущены; но солнце такое яркое, что в щелки полосками пробивается свет. Одна полоска освещает безделушки на каминной полке; другая наискось пересекает темный стеллаж красного дерева; третья, отразившись от стеклянного колпака, стоящего на разгрузочном столике возле обшитого парчой гигантского кресла, слепит мне глаза. Хозяйка присаживается на краешек стула из блестящего темно-коричневого дерева. Свои седые волосы она закрепила пластиковым крабиком. Стряхивает пепел с сигареты в огромную эбеновую пепельницу. Я разглядываю обстановку, главным образом чтобы не смотреть на саму хозяйку. Взгляд скользит по старомодной мебели, по картинам на стенах: неумелый живописный портрет двух детишек в матросках; в серебряной раме — строгий мужчина в форме.

— Чаю не хотите? — спрашивает старушка.

— Да, пожалуйста, — говорю я.

Но она не трогается с места; снова стряхивает пепел с сигареты, затягивается. Я смотрю на ее голые ноги, опухшие, синеватые. Она аккуратно гасит сигарету, вынимает окурок из мундштука и кладет в пепельницу. Поднимает мундштук повыше; рассматривает витиеватый узор на нем и спрашивает:

— Нравится?

— Да, — говорю я, сглотнув.

Какой тут сухой воздух… Надо было взять с собой воды.

— Это я в Париже купила, — говорит хозяйка. Кладет мундштук в стоящую на столе коробку, тщательно закрывает ее и отодвигает в сторону. — Так, дешевка на самом деле.

Я киваю. Она поднимается со стула.

— Вы садитесь. Пойду поставлю чайник.

Отодвинув портьеру, старушка покидает комнату. Я смотрю на стул, с которого она встала, на истертую донельзя подушку из дорогостоящей ткани. В этот момент что-то касается моей ноги. Я подскакиваю на месте. О мою ногу трется пушистый жирный кот. Он и ухом не повел, когда я дернулась. Из глотки кота исходит низкое мурчанье; не представляю себе, как у кошек получается этот звук, инородный какой-то, не похожий на звуки, которые могут издавать живые существа. Кот ластится ко мне. Я не шевелюсь. Наконец это надоедает ему, и он неторопливо следует дальше, высоко задрав хвост. Посреди комнаты оборачивается и смотрит на меня узкими зелеными глазами. Тут я вижу, что на стеллаже что-то шевелится. Вдоль ряда книг с красными корешками, выше полки, на которую падает полоса света, крадется кошка. С кухни доносится бряканье посуды. Повернув голову, я окидываю взглядом диван; и точно, там лежит еще один кот, белый, но такой же жирный, такой же пушистый, как тот, что терся о мою ногу. Не понимаю, почему Сигурд никогда не рассказывал мне про это — про сигаретный дым, про кошек…

В комнате беззвучно возникает хозяйка квартиры. Теперь у нее в волосах тиара, из таких дешевых, которые маленькие девочки мечтают получить на Рождество: с пластмассовыми драгоценностями и блестками. Я никак на это не реагирую; не представляю, что можно было бы сказать.

— Чайник на плите, — говорит хозяйка.

— Угу, — говорю я. — Вы ведь фру Аткинсон?

— Да, — улыбается она. Во рту не хватает несколько зубов. — Это я. Очень приятно.

Носками внутрь она приседает в книксене — и в это мгновение кажется ребенком.

— Сара, — представляюсь я.

— Да. Вы сказали.

— А ведь, — неуклюже спрашиваю я, — в смысле, Сигурд ведь здесь что-то проектировал? В этой комнате?

Она трясет головой. Мимо ее ног проскакивает в сторону кухни четвертая кошка.