Книга Моя чужая, страница 22 – Ольга Гринвэлл

— Спасибо, моя радость.

Она и вправду моя радость. Моя чужая радость.

Артём

Артём злорадно ухмыльнулся. Его план сработал. Вчера, узнав, что Оля собралась утром перед экзаменами навестить Никитоса, напросился пойти вместе с ней. Парень готовился к этому дню задолго, просчитывал, продумывал как лучше все провернуть. Заранее попросил одного из отличников написать кучу шпаргалок, но до последнего не знал, как подсунуть их Никите, и несказанно обрадовался, узнав, что Олька собралась к их общему другу.

Дверь в его комнату была открыта нараспашку и он сразу увидел темно-синий пиджак парня. Пай-мальчик, пижон, вечно одетый с иголочки, такой правильный — куда деваться. И ещё Артёму казалось, что Ольга все чаще и чаще заглядывается на Ника.

Как же он ненавидел этого придурка!

Никита

Я старательно изучил все правила ЕГЭ и внутренне был готов к любым заморочками и проверкам.

Ещё при входе в школу тщательно проверили мой паспорт, проскользнули металлодетектором вдоль тела, проверив на наличие гаджетов. У меня подобного с собой не было. Я все оставил за пределами учебного заведения. Внутренняя напряженность прошла, и теперь я был спокоен, как удав. Знал предмет назубок. Каких-нибудь пару часов — и я буду дома. Придут Ольга с Артёмом, мама накроет шикарный стол…

Меня пропустили в класс, предварительно выдав все необходимые для экзамена бумаги.

Время шло незаметно, я написал почти половину, когда дверь отворилась, и наш завуч прошла к учительскому столу. Она о чём-то шушукалась с преподавателем, и я услышал свою фамилию. Подняв голову, увидел, как они уставились на меня — хмурые и чем-то озадаченные. Затем завуч вышла и вернулась с двумя мужчинами, одетыми в одинакового пошива и цвета костюмы, по-видимому, из РОНО. Я уже собирался продолжить писать, когда один из них строгим голосом произнёс:

— Никита Лавров, подойдите ко мне. — странно. Я оглянулся. Без сомнения, я был здесь единственным Никитой Лавровым. Как ни в чём не бывало встал из-за парты и подошёл. — Покажите ваши карманы.

Карманы? Это, наверное, какая-то шутка.

— Все?

Тот кивнул:

— Делайте, что вам велят.

Один за другим, я стал выворачивать карманы. Хмыкнул.

— Ну? Я свободен?

— У вас же есть и внутренние карманы?

— Может, вы ещё в трусы загляните? — не выдержал я.

— Может быть.

Сняв пиджак, я протянул мужику.

— Пожалуйста, осматривайте.

Давно я так не злился. Повернулся, чтобы уйти, когда услышал довольный возглас:

— Ну как я и говорил.

Что?

Дальнейшее происходило, словно во сне, и даже потом, вспоминая это, никак не мог отогнать мысль, что все это какая-то дурацкая шутка.

***

Про счастливых людей, куда-либо спешащих, обычно говорят, что они летят как на крыльях. Я же был несчастен, раздавлен, не мог поверить в произошедшее, и от всех этих сумбурно метавшихся в голове мыслей даже не помнил как дошёл до дома. Во мне словно всё умерло. Пришёл в себя только когда уже остановился у двери в свою квартиру — от запаха еды. Меня ждали. Я представил, в каком радостном нетерпении мама поправляет блюда с закусками на столе, как они с Олей весело щебечут в кухне, как Артём расставляет бутылки с шампанским на столе…

Что я им скажу? Как посмотрю им в глаза? Мне не стоит быть здесь. Я боялся. Впервые жизни. Развернувшись, направился к лестнице. Выйдя на улицу, долго стоял, бездумно глядя перед собой. Что мне теперь делать? Я провалил самое важное — государственные экзамены. Без этого у меня нет будущего, я не смогу поступить в институт, не смогу делать то, о чем мечтал, а самое главное — я разочаровал своих родителей. Всю жизнь буду заниматься переводами, копаться в пыльных рукописях старых маразматиков, но прежде всего я должен буду отслужить два года в армии. Нет, армия не пугала меня — я знал, что справлюсь, просто не мог представить себя вдали от родных и друзей, вдали от своей любимой подружки.

Весь вечер бродил по парку, потом на метро долго катился в старом вагоне, пока не доехал до конечной. Выйдя, дошёл до набережной Москвы-реки. Брёл, глядя на чёрную воду, в которой отражались огни ближайших зданий. Впервые в жизни мне захотелось напиться так, чтобы забыть все на свете и никогда больше не вспоминать, и, застыв на мосту, я думал о том, как хорошо рухнуть вниз и больше не мучиться.

Именно эта мысль вернула меня к реальности. У меня есть родные — мама, отец. Они никогда не простят мне такую слабость. А друзья будут корить и считать круглым идиотом. А я не хотел быть слабаком. Всё, достаточно на сегодня.

Глянул на циферблат на здании Киевского вокзала — метро вот-вот закроется. Пора возвращаться.

***

Я тихонько, стараясь производить как можно меньше шума, постарался войти в квартиру, но на что-то с грохотом наткнулся в прихожей. Тотчас же услышал щелчок выключателя, и помещение залил яркий свет.

Мама, осунувшаяся, с посеревшем лицом, стояла в проеме двери.

— Никита… — прошептала она, глотая слезы. — Ты… ты где так долго был?

Мне надо было ей как-то объяснить, а я стоял, не в силах вымолвить ни слова. Она бросилась ко мне, сжала в объятиях и уже не выдержала — заплакала навзрыд. Стоял, гладя ее по спине, а взгляд упёрся в комнату, где за накрытым столом, положив голову на руки, спала Оля.

— Мам, я…

— Не надо, не говори ничего, я знаю… — Господи, какой позор! Мама знает, что у меня нашли кучу шпаргалок. Но она продолжала: — Это просто недоразумение, чья-то зависть. Ты у меня честный, я в тебе не сомневаюсь и никогда не буду сомневаться.

Я кивнул в сторону комнаты:

— А она?

— Оля? — мама оторвалась от меня, обернулась. На ее губах возникла мягкая улыбка. — Она знает тебя, наверное, даже лучше, чем ты сам.

Мне стало легче дышать.

— Что теперь делать-то, мам? — вопросительно заглянув ей в глаза.

— Пересдашь. Все будет хорошо. Отслужишь в армии, сынок. Может, так даже будет лучше.

— Лучше? — я хмыкнул.

Ну да, лучше. Она надеялась, что за это время я приведу свои чувства в порядок, перестану бредить девчонкой своего друга.

— Тёмыч был?

Мама кивнула:

— Конечно. Переживал, ждал тебя, ушёл поздно. А Олюшка отказалась уходить. Дождалась, — мама растерянно огляделась. — Да что же я? Ты, наверное, голодный?

Я вдруг и впрямь почувствовала жуткий голод — начал оживать. А, к черту всё! Мама права — всё равно будет по моему. Пусть и позже, но поступлю в этот грёбанный МГИМО.

Я сел за стол напротив спящей девчонки, придвинул к себе тарелку и положил куски подсохших колбасы, сыра. Мама принесла миску с салатом «Оливье». В животе заурчало, и я набросился на еду, словно меня не кормили неделю. Сразу и не заметил, что за мной наблюдают, и когда в очередной раз поднял глаза, обнаружил, что Оля уже не спит, а на ее заспанном лице расцветает широкая улыбка.