Книга Санара. Книга 1, страница 58 – Вероника Мелан

— Так. Достаточно.

Стоя рядом с Аэлой, вдруг произнесла я спокойно и сделала то же самое, что только что сотворила наяву — замедлила сон.

— Все, стоп!

Она обернулась так резко, что едва не упала, хотела закричать, но сдержалась, лишь выпучилась на меня, как на призрак. Но во сне, особенно в осознанном сне, люди становятся рассудительнее — исчезают их привычные реакции, стирается возраст и лишние детали, — появляется шанс достучаться до очень глубинных слоев сознания.

— Я остановила твой сон. Больше не страшно. Поняла меня, услышала?

Она услышала. Удивилась происходящему, как удивился бы актер на съемках фильма, сцену которого затормозил режиссер. Здесь, в отличие от того мира, где ее ждали Кара и Трент, Аэла пока говорила. Потому что не случился удар меча, не достиг максимума шок.

— Ты кто? — спросила тихо, когда поняла, что звуки стихли — никто больше не воет, не кричит и не гонится.

— Я пришла изменить твой сценарий.

Во сне нет больших и маленьких, как нет и привычных слов. Во сне действующие лица сразу улавливают суть. Ей не требовалось знать моего имени, она чувствовала главное: я — помощь.

Нахмурился детский лоб, проявилась в глазах задумчивость. Последовал правомерный вопрос:

— А как?

— Очень просто. Показать тебе, что все это — иллюзия. Выдумка.

— Да?

Дети доверчивы и очень мудры. Они легко принимают новые правила игры, пока взрослые не втюхают им ложный факт о том, что такое единая на всех «правда».

— Как? Очень просто. Думаешь, этот замок настоящий?

— Да.

— А вот и нет!

И я ткнула пальцем в стену. Раньше она была каменная, но стала вдруг тонкой, и сквозь щель от моего пальца лился теперь внутрь коридора вполне себе симпатичный солнечный свет.

— Бумажный?!

И белокурая девочка тоже ткнула стену замка. Появилась еще одна дырочка, а следом разгладилась на лбу морщинка.

— Конечно бумажный! А ты не знала?

— Не-е-ет.

А в глазах такое неподдельное изумление, что я улыбнулась.

Так, что там дальше?

— Боишься стражников?

— Да.

Она вновь затравленно взглянула на дальний конец коридора.

— Тогда пойдем, посмотрим на них. Они стали маленькими и совсем не страшными, теперь они тебя боятся.

Я взяла маленькую ладонь в свою, потянула за собой.

— Совсем маленькими?

Пусть неохотно, но Аэла шла следом. Позволяла себя вести.

— Крохотными. Если ты на них наступишь, они рассыплются.

— Правда?

— Конечно. Они теперь, как солдатики, и будут от тебя бегать.

Наверное, она никогда бы не поверила словам, но увидев на полу человечков размером с мизинец, сделала то, что мог сделать только ребенок — опустилась на четвереньки, с любопытством уставилась на новые «игрушки».

— Какие крохотные!

А дальше принялась бегать за ними, пытаясь ухватить. Понятное дело, армия попряталась от нее по углам, как тараканы.

— Ну что, все еще страшно?

— Не-а.

Я впервые видела, как она улыбается. Исчезала скованность, медленно, но верно вливалось в белокурую голову понимание о том, что все можно изменить. Страха нет, все подвижно, текуче, если остановиться, присмотреться и перестать верить.

— Это твой сон. Здесь все можно, — подтвердила я уверенным кивком.

На большой, похожей на стадион кухне тихо, никого нет; чистые котлы и чаны, пустые столы. Аэла какое-то время прислушивалась, затем напряглась.

— А где все?

— Поварихи?

— Да.

— Так уже вечер, они отправились спать. Ужин давно завершился, посуда вымыта.

— А зачем тогда здесь мы?

Хороший вопрос.

— Низачем. Просто так. Идем?

И мы пошли прочь от кухни по коридору. Ни звуков, ни даже запахов; почему-то исчезли факелы со стен, но остались дырочки от наших пальцев в стене. Возле них Аэла остановилась, напряженно задумалась. Спросила:

— Если за мной больше никто не гонится, значит, никто не ударит?

— Не ударит.

— И, значит, когда я проснусь, у меня на лице не будет шрама?

Он беспокоил ее. Очень сильно. Маленькая или нет, она понимала, что с этой отметиной стала если не уродливой, то «отмеченной». И еще… изгоем.

— Если тебя никто не ударил, значит, он постепенно исчезнет. Скажем, за две недели.

— Две недели — это долго?

— Нет. Быстро.

— Исчезнет совсем-совсем?

Она веселела на глазах.

Убери я его сразу, Шрам засыплет меня вопросами, даже, скорее всего, наедет за несдержанное обещание к девочке не прикасаться. Собственно, я и не прикасалась — эфемерная ткань сновидения не в счет.

— Совсем-совсем.

— У меня будет чистый лоб?

— Будет.

Теперь она держалась за мою руку охотно, как за руку уверенной и любящей старшей сестры.

— А куда мы идем?

— На выход. И больше тебе в этот замок по ночам возвращаться не имеет смысла. Поняла?

— Поняла, — пояснила сама же. — Потому что он бумажный, и потому что стражники не настоящие. И никто не ударит.

— Верно.

Кто-то стоял в конце коридора по направлению нашего движения. Чья-то тень. Аэла потянула меня назад.

— Там кто-то есть… Я боюсь.

— Не надо бояться, — ответила я беспечно, — там тебя ждет папа. Он же пришел тебя спасти!

— Папа?

— Конечно. Неужели ты подумала, что он тебя бросил?! Он же каждый раз тебя спасает.

И из тени нам навстречу шагнул Трент — она узнала его.

— Папа! — Бросилась вперед, вырвав из моих пальцев руку. — Папочка, я тут!

С визгом бросилась ему на шею. Забыла о том, что в этом сне кто-то раньше за ней гнался, что нужно было бояться и плакать, что здесь было больно и страшно. Изменилось восприятие на «меня всегда здесь спасают, папа всегда приходит, он меня очень любит…»

И неважно, что Трент не биологический папа. Ведь отец не тот, кто зачал, а кто дарил тебе растущему любовь. Про Королей она узнает позже, уже взрослой, воспримет все спокойно и без лишних эмоций. А этот немолодой вояка — самый настоящий ей папа.

Сон принялся мерцать и таять. И мой, и Аэлин.

Я все-таки проснулась раньше. Успела привстать со стула, проверить детский лоб рукой — нормальный, «холодный». Ей больше не нужно паниковать и чувствовать себя одинокой, и нет надобности слабеть. Шрам на ее физическом теле чудесным образом сойдет за две недели, как и обещано, психологическое состояние наладится.