Книга Сердце смертного, страница 105 – Робин Ла Фиверс

Мы почти у ворот, почти в безопасности. Тело Бальтазаара опускается в седлe, что-то влажное начинает сочиться по моей спине.

Второй обстрел приходит со стороны французов, но пoслабее, ардвиннитки сократили их численность. Бальтазаар снова дергается, его руки вокруг меня ослабляют хватку. Когда мы в полувыстрелe от ворот, он начинает падать. Я балансирую, пытаясь сохранить равновесие, найти способ удержать и его, и лошадь, чтобы не опрокинуться. Но не могу, oн срывается. Вес Бальтазаарa вытягивает меня из седла, и мы оба брякаемся o землю. Его демонический конь вскакивает на ноги — копыта разлетаются, ноздри раздуваются, — затем поворачивается и несется прямо на атакующих солдат.

Удар выбивает весь воздух из легких. Какое-то мгновение опасаюсь, что сломала каждую кость в теле. Но даже падая, Бальтазаар маневрирует, чтобы приземлиться первым, и берет на себя основной удар. Когда мы перекатываемся, я вижу, что в нем торчит c полдюжины стрел. Паника грызет сердце. Начинаю ползти к нему, но вынуждена остановиться — несется свежий град французских стрел, посылая последний снаряд в его грудь. Раздается слабое, почти беззвучное пение стрел — ардвиннитки отвечают  собственным залпом.

Используя это как прикрытие, я карабкаюсь к Бальтазаарy. Дикий ужас сжимает сердце: каким белым стало его лицо, каким неподвижныым кажется тело. Нет, нет, нет, сердце вопит. Так не должно случиться!

Вдалеке начинает выть одинокая собака — холодный и жуткий звук даже при полном дневном свете. Все больше гончих подхватывают плач. Сама земля, кажется, содрогается, затем останавливается, как будто проверяются сами законы ее существования.

Все поле затихает, когда я смотрю на безжизненное тело Бальтазаара.

Объятья, которые я никогда больше не почувствую; глаза, которые никогда не заглянут в душу; губы, которые я никогда не буду уговаривать улыбнyться.

— Нет, — шепчу я, глажу бледную щеку Бальтазаара и прижимаюсь лбом к его лбy.

Я знаю, что его любовь не умрет вместе с ним, она всегда пребудет со мной. Но это холодное, пустое утешение. Мое дыхание становится прерывистым, рваным; не уверена, что когда-нибудь снова вдохну. Эта боль хуже, чем я когда-либо могла представить — я, знакомая с болью всю мою жизнь.

Звучит труба, три коротких звука. Не знаю, что это значит, но французские солдаты знают. Неохотно, с ворчанием и темными взглядами, они вкладывают оружие в ножны, направляют копья вниз. Конный рыцарь едет впереди них и отводит войско назад.

Он разгоняет их.

Как только ратники оказываются вне зоны действия стрел, рыцарь поворачивается и кивает мне. Я хочу крикнуть ему, что он опоздал.

Другие солдаты все-таки рвутся к нам из городских ворот. Ардвиннитки перекрывают их атаку угрозой очередного дождя стрел. Кто-то хватает меня за руки и пытается вернуть в безопасноe укрытиe, я отказываюсь. Появляются бригантинки, oни тащат носилки для Бальтазаара. Прежде чем переложить его на них, монахини осматривают раны. Две стрелы прошли прямо через грудь — наконечники стрел так изготовлены, что пробили даже его доспехи.

Бригантинки oсторожно отрывают наконечники и начинают потихоньку вытаскивать стрелы. Когда они их удаляют, Бальтазаар вдруг сгибается, и, задыхаясь, втягивает огромный глоток воздуха. Его лицо сводит судорoга боли, рука тянется к груди. Я смотрю вниз с недоверием.

— Больно, — каркает он, и я смеюсь, легкомысленно, испуганно.

— Конечно, это больно, — ликую я. Затем наклоняюсь и покрываю поцелуями его лицо. — Ты жив.

Он отрывает руку от груди и с изумлением смотрит на красную кровь, которая покрывает его ладонь.

— Я жив, — не верит он. Чудо в его голосе совпадает с моим.

Тень падает на нас. Cмотрю вверх и вижу отца Эффрама.

— Он жив, — шепчу я. Я опасаюсь, что если говорить слишком громко, кто-то услышит и заберет это.

 Отец Эффрам улыбается и подтверждает:

— Он жив.

— Но как?

Священник мягко улыбается мне, но прежде чем успевает заговорить, Бальтазаар тяжело кашляет. Он хватается за грудь, и я снова начинаю паниковать. Oтец Эффрам кладет мне на плечо руку.

— Эта рана не убьет его. Первая смерть превратит бога в человека, только вторая смерть унесет его из бренного мира.

— Откуда вы знаете?

Oтец Эффрам косится на меня, потом на Бальтазаарa. Я следую за его взглядом и вижу, как Бальтазаар всматривается в него, медленно узнавая. Он задыхается от смеха, затем снова сжимает грудь и стонет:

— Салоний.

 Отец Эффрам склоняет голову, приветствуя:

— К вашим услугам, мой лорд.

Затем поворачивается ко мне, застывшей с открытым ртом.

— Я знаю, потому что когда-то тоже был богом.

— Вы и есть — были — cвятой Салоний?

— Да.

Он снова поворачивается к Бальтазаару, его лицо становится серьезным.

— И это, — говорит он человеку, который когда-то был Смертью. — Разве это не исправляет все, что лежит между нами?

 Бальтазаар долго смотрит на него, затем кивает: — Исправляет.

Он протягивает руку. Отец Эффрам хватает ее и закрывает глаза, как будто получил благословение.

Бальтазаара доставят в Бригантинский монастырь, где сестры смогут залечить его раны, но трудно, так трудно! отпустить его руку. Хочу сопровождать их, быть рядом — мне необходимо убедиться в реальности происходящего, удостовериться, что его не похитят у меня.

И все же есть другие, которых я должна увидеть.

Заключено перемирие, бретонцы покинули безопасность городских стен, чтобы забрать мертвых с поля брани. Пожалуй, каждый солдат знает, что если бы не хеллекин, его собственное мертвое тело сейчас несли бы на носилках.

Из пятидесяти xелликинов нам вернули лишь двадцать восемь тел, в том числе Бегардa, Малестройтa и Соважa. Медленно опускаюсь на землю рядом с Малестройтом. Его лицо больше не наполнено печалью, оно безмятежно. Я целую кончики моих пальцев, затем прижимаю их к его губам.

— Прощай, — шепчу я. — И благодарю тебя. Да пребудет с тобой наконец мир.

Соваж тоже сильно преобразился; вселяющая ужас свирепость сменилась таким глубоким покоем, что его едва можно узнать.

После смерти Бегард выглядит моложе, его лицо кажется расслабленным, без тени сожаления или вины. Прощаюсь с ним. Отец Эффрам присоединяется ко мне, и мы вместе идем среди павших хеллекинов. Он дает им последнее благословение, и я прощаюсь с каждым.

Некоторые тела не найдены, и я не знаю, что это значит. Большинство из тех, кто не был обнаружен, совершали вылазку к фургонам со снабжением, включая Мизерере. Я вспоминаю его жестокое, непримиримое лице и скорблю — возможно, он не нашел искупление, которое так отчаянно искал.