Книга Друзья и враги Анатолия Русакова, страница 85 – Георгий Тушкан

Нина с подчеркнуто озабоченным видом поднесла руку с часами к глазам. Тут только Анатолий заметил ее нарядное платье и лаковые туфли. Она была завита, подкрашена, надушена.

— Я долго не задержу, — предупредил он. — Дело серьезное и для меня и для тебя…

В глазах Нины заиграло любопытство: Анатолий говорит как-то нервно, у него порывистые жесты. Наверное, скажет о чувствах, о своей прежней любви к ней. Некстати это, но все-таки интересно…

— Ты случайно застал меня, я скоро должна уйти. Но минут десять в твоем распоряжении…

— Можно и пять, — отозвался Анатолий.

Нина сразу подобрела.

— Я бы напоила тебя чаем, но мама ушла. Но что чай? После маминого рождения остался коньяк. Вещь!

Нина вынула из буфета и поставила на стол поднос с тяжелым хрустальным графином, двумя тяжелыми стопками и нарезанными ломтиками лимона.

Анатолий хотел было отказаться, но передумал. Зачем обижать?

— За что пьем? — спросила Нина, наливая.

— За настоящую дружбу, за избавление тебя от беды!

— Меня? От беды? Какой? — Нина отпила глоток и по-детски сморщила лицо.

Анатолий подробно рассказал о поездках с Ахметовым, о том, как удирали от милицейской машины, о странных перевозках, о странных разговорах Семсемыча.

— И это все? — Она рассмеялась.

— Я не понимаю твоего смеха.

Нина снисходительно улыбнулась.

— Дурачок! Я, конечно, тронута твоим вниманием, но Семсемыч никогда не «сядет». Понимаешь, ни-ког-да!

— А есть из-за чего сесть?

— Не лови меня на слове, — раздраженно ответила Нина.

— Да ты пойми, я не пугать пришел, а выяснить. Я комсомолец и бригадмилец и не могу быть безразличным к жульническим махинациям, — Ты — бригадмилец? Комсомолец? — Нина недоверчиво и сердито смотрела на Анатолия. — Почему ты не сказал это Семсемычу?

— Ну знаешь…— Перед Анатолием открывалось что-то новое.

Сообразив, что ляпнула что-то не то, Нина мгновенно изменила тон.

— Толик, ты просто прелесть, — обаятельно улыбаясь, шепнула она. — Ты так мило беспокоишься обо мне.

Анатолий начал сердиться.

— Нина, — отозвался он, — ты фальшивишь.

Она покраснела и уже сдержанно и серьезно спросила, глядя в глаза:

— Ты мне веришь?

— Конечно, верю, а сейчас удивляюсь, — ответил Анатолий.

И не его слова, а душевный тон искреннего, дружеского участия тронул ее.

— Ты, Толя, пожалуй, в чем-то прав, — начала она и замолчала. Хотела продолжать и боялась. — Толик, ты ведь можешь молчать?

— Как гроб!

— Дай честное слово, что никому ни слова обо мне.

— Если обещал— выполню! Ну, честное слово!

— Так вот… Не верь ни одному слову Семсемыча. Не говори ему об Ахметове, о своих подозрениях и уходи-ка ты, пока не поздно, из артели.

— Что значит — пока не поздно?

— Ах, я неудачно выразилась. Ведь подвести шофера ничего не стоит. В течение двух недель, пока у тебя испытательный срок, ты можешь уйти когда хочешь.

— А ты тоже уйдешь?

— Уйти? Так сразу?

Она встала с тахты, подошла к Анатолию и сказала:

— Не надо паниковать, а надо обмозговать, как говорит Семсемыч. А он — ух какой дошлый. Я тоже уйду… Позже. Мне ведь там тоже не по себе. Толик, а ведь ты настоящий человек. А я… не надо меня переубеждать, дура и дура. Колеблюсь, колеблюсь: уходить, не уходить? А неизвестно почему. Как я тебе благодарна!

Губы Нины коснулись его щеки.

6

— Нежная картина… ангел и скотина, — раздался насмешливый голос у двери.

Анатолий быстро обернулся. У двери, с перекинутым пальто на левой руке, в длинном розоватом пиджаке и голубых брюках стоял рослый молодой человек с взбитой коком прической и усиками.

Нина отпрянула от Анатолия и, скорее раздраженно, чем смущенно, сказала:

— Здравствуй, Марат.

— Ты готова?

— Вполне. Анатолий Русаков! — объявила она, показывая рукой. — Мой школьный товарищ. Я поздравляла его с освобождением из заключения. Знакомьтесь.

— Ты готова для гопля-ля? — Марат критически оглядел Нину.

— Вполне. Только возьму пальто. — Нина пошла в соседнюю комнату.

— Подобные сцены повторять здесь не советую, молодой человек, а то я тебе нос откушу, — сказал насмешливо Марат, вертя в руке ключ от двери.

— Честное слово, у меня с Ниной ничего нет… Мы старые школьные друзья.

— Ты, может быть, иногда носишь с собой носовой платок?

— Дикий вопрос, — возмутился Анатолий.

— Нет, проверочка культуры. Вытри с левой щечки помаду от губ «школьного друга» и постарайся, чтобы второй раз мне не пришлось такого видеть… Во мне тысяча Отелл и миллионы Каменных гостей, убивающих Дон-Жуанов. Я таких, как ты…

Нина стремительно вошла и внимательно оглядела обоих.

— Извини, Толик, мы потом продолжим разговор, а сейчас я должна ехать…

Марат перебил ее:

— …не к школьной подруге. Ты это хотела сказать?

— Наглец!

— Небольшой прошвыр в большой ресторан-чик-чикчик! Сэр, мы бы вас пригласили, — он застыл в клоунской позе, — но на вас не модная шкура, сэр!

Анатолий промолчал. Он был ошеломлен. Сейчас он презирал Нину. Так презирал, что, выйдя с нею и Маратом на улицу, повернул в другую сторону, хотя ему и было с ними по пути.

…Из первой попавшейся ему телефонной будки он позвонил Семсемычу.

— Товарищ Февральский? Говорит Русаков, Анатолий. Вы слушаете? Так вот… С завтрашнего дня прошу считать меня уволенным.

Семсемыч удивился и раздраженно потребовал объяснения причин. Анатолий не был готов к этому. Он сказал первое, что пришло в голову: сослался на плохое здоровье.

— Ты здоров как бык! В чем дело, я спрашиваю? —

сердито кричал в трубку директор.

— Ну, и по семейным обстоятельствам, учеба…— поправился Анатолий.

Директор фыркнул от ярости. Самолюбие его было уязвлено. Он предпочитал сотрудников с «изъянцем», делавшим их маложелательными для работы в государственных учреждениях, держал их в страхе и повиновении, внушая, что без него им жизни нет, и не скупился на подачки. И вдруг Русаков, человек «с прошлым», заявляет о своем желании уйти, и притом немедленно. В чем тут секрет? Не разгадав его, нельзя было отпускать Русакова.