Книга Тревожные люди, страница 57 – Фредрик Бакман

Анна-Лена вытерла вино с подбородка.

– А дальше?

Юлия заморгала – сначала быстро, потом медленно.

– Моя невеста осталась в Австралии. А Ру продолжала приходить в магазин. В то утро я говорила с мамой по телефону, и она очень смеялась, когда я сказала, что не понимаю, испытывает ли Ру ко мне что-то вообще. Мама сказала: «Вряд ли человек способен настолько упорно любить тюльпаны!»

Я стала спорить, но мама сказала, что я уже изменила своей невесте, потому что так много думаю о Ру. Она сказала, что Ру стала моим романом в цветах. Я расплакалась. И вот я стою в своем магазине, приходит Ру, и я начинаю смеяться так, что слюни брызгают и попадают ей на лицо. Она тоже засмеялась. Но потом, в отличие от меня, посерьезнела и спросила, не хочу ли я прогуляться и чего-нибудь выпить. Я согласилась, но так нервничала, что на первом же свидании напилась в хлам. Вышла покурить, поругалась с охранником, и обратно меня уже не пустили. Тогда я показала через витрину на Ру и сказала, что она моя девушка. Охранник вошел в бар и передал это ей. Ру вышла на улицу и с того момента стала моей. Я позвонила невесте и расторгла помолвку. Та, по-моему, с тех пор счастлива. А я… черт, я люблю наши, мои и Ру, скучные будни – это нормально? Обожаю с ней ругаться насчет диванов и домашних животных. Она мои будни. Она… мой мир.

– Я тоже люблю скучные будни, – сказала Анна-Лена.

– Твоя мама была права. С тем, кто способен тебя рассмешить, можно прожить всю жизнь, – сказала Эстель, вспоминая английского писателя, который говорил, что нет на земле ничего более заразительного, нежели смех и веселое расположение духа. Потом она вспомнила американскую писательницу, которая говорила, что одиночество – как голод: ты не замечаешь, как ты проголодался, пока не начнешь есть.

Юлия вспомнила, как мама, услышав, что Юлия беременна, посмотрела сначала на живот Юлии, потом на живот Ру и спросила: «Как вы решили, кто из вас будет… метать икру?» Сначала Юлия рассердилась, потом язвительно ответила: «Разыграли “камень, ножницы, бумага”, мам!» Мама посмотрела на нее со сногсшибательной серьезностью и спросила: «Кто выиграл?»

Юлия и сейчас смеялась, когда вспоминала об этом. Она сказала:

– Ру будет замечательной мамой. Она сумеет рассмешить детей, совсем как моя мама, потому что у обеих чувство юмора осталось на уровне десятилетнего возраста.

– Ты тоже будешь замечательной мамой, – заверила ее Эстель.

Юлия моргнула так, что дернулись мешки под глазами.

– Не знаю. Это кажется таким неподъемным, а все родители выглядят такими… веселыми. Они веселятся, и шутят, и говорят, что с детьми нужно играть, а я не люблю играть. Я и в детстве играть не любила. Боюсь, мой ребенок во мне разочаруется. Меня уверяли, все будет по-другому, когда я забеременею, но вообще я детей не очень-то люблю. Надеюсь, это изменится, но, когда я вижу детей своих друзей, мне до сих пор кажется, что от них одни проблемы и у них никудышное чувство юмора.

Тут в разговор вступила Анна-Лена.

– Вовсе не обязательно любить всех детей, – сообщила она четко и деловито. – Достаточно любить одного. А ребенку вовсе не нужны лучшие в мире родители. Если честно, чаще всего им нужен просто шофер.

– Спасибо, – искренне поблагодарила Юлия. – Я очень боюсь, что мой ребенок не будет счастлив. Он унаследует мое отчаяние и неуверенность.

Эстель погладила ее по голове. Не торопясь и с явным удовольствием.

– Вот увидишь, твой ребенок вырастет прекрасным человеком. Не слушай, что тебе говорят всякие дураки.

– Это радует, – улыбнулась Юлия.

Эстель продолжала гладить ее по голове.

– Ты ведь будешь делать все, что можешь, правда? Ты сможешь защитить своего ребенка? Будешь петь ему колыбельные и читать книжки? Обещать, что завтра настанет новый день и все будет хорошо?

– Да.

– Ты ведь воспитаешь ребенка не таким идиотом, который полезет в набитый автобус, не снимая рюкзак?

– Я сделаю все, что могу, – пообещала Юлия.

Эстель вспомнила и другого автора, который почти сто лет назад писал, что наши дети – это не наши дети, они сыновья и дочери жизни со всей ее тоской.

– Значит, ты справишься. Тебе не обязательно должно все время нравиться быть мамой.

Тут снова встряла Анна-Лена:

– Я, например, не люблю какашки. Ладно еще когда дети до года, но потом они какают, как лабрадоры. Взрослые лабрадоры, а не щенки.

– Я поняла, – поспешила кивнуть Юлия, чтобы прервать эту тираду.

– В определенном возрасте какашки меняют свою консистенцию, они становятся как клей, застревают под ногтями, потом пачкаешься по дороге на работу и…

– Спасибо! Спасибо, я все поняла! – перебила Юлия, но Анна-Лена не собиралась сдаваться.

– А самое худшее случается, когда они начинают приводить в дом друзей, и в твоем доме вдруг из туалета кричит очередной пятилетка: «Мне надо вытереть попу!» Какашки своих собственных детей – еще туда-сюда, но чужих…

– СПАСИБО! – опять перебила Юлия.

Анна-Лена поджала губы. Эстель хихикнула.

– Ты будешь хорошей мамой. И ты прекрасная жена, – заверила Эстель, словно угадала худшие опасения Юлии. Та положила ладони на живот и посмотрела на свои ногти.

– Вы думаете? Иногда мне кажется, что я все время ругаюсь на Ру. Хотя люблю ее.

Эстель улыбнулась:

– Она знает. Поверь мне, детка. Она по-прежнему может тебя рассмешить?

– Ага. Еще как.

– Значит, она наверняка знает.

– Вы даже не представляете. Она заставляет меня смеяться все время. Когда мы первый раз… ну, вы понимаете… – улыбнулась Юлия, но тут же осеклась, потому что не могла подобрать приличного слова, которое не покоробило бы двух пожилых женщин.

– Что? – в недоумении спросила Анна-Лена.

Эстель ткнула ее в бок и подмигнула:

– Ну вы понимаете. Когда они в первый раз «ездили в Стокгольм».

– О… – воскликнула Анна-Лена, покраснев с ног до головы.

Но Юлия, казалось, ее не слышала. Ее взгляд блуждал по стенам, в памяти всплыло, как в тот первый раз Ру пошутила в такси, когда они ехали домой. Юлия собралась рассказать как раз про это, но слова вдруг застряли в горле.

– Я… так странно, я совсем об этом забыла. Накануне я стирала белье, и белые простыни висели на двери в спальню и сушились. Когда Ру открыла дверь, простыни упали ей на лицо, и она вздрогнула. Она пыталась сделать вид, что все хорошо, но я почувствовала, как она вся содрогнулась. Я спросила, в чем дело, и сначала она не хотела рассказывать. Она не хотела, чтобы я чувствовала себя виноватой, боясь, что наш роман кончится, не успев начаться. Но я продолжала ныть и уговаривать, а у меня это очень хорошо получается, и мы проговорили всю ночь. Ру рассказала, как ее семья приехала в Швецию. Посреди зимы они пробирались через горы, и у каждого ребенка в руках было по белой простыне, чтобы при звуках вертолета лечь в снег и накрыться, чтобы их не было видно. А родители должны были разбежаться в разные стороны, ведь людям из вертолета было сложнее целиться в движущуюся мишень. Нет, я… Я не знаю, как…