Онлайн книга «Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники»
|
– Только я должна предупредить вас, – сказала она с улыбкой, – что имеется уже четырнадцать заявлений, и об одном я лично ходатайствую. У меня опустились руки. – Тогда, может, не стоит писать, – проговорила я, поднимаясь. – Нет, нет, – властно удержала она меня, – обязательно пишите, пусть будет выбор. Я написала и приложила документы. Она назначила мне день, когда прийти, состоится заседание президиума и рассмотрят заявления. Должна сказать, что в то время в учебных заведениях для взрослых – и средних, и высших – не было ни декана, ни ректора, а всеми делами управлял президиум, состоящий из трех человек: директора и двух выбранных лиц от студентов – один по учебной части, а другой председатель студенческого профкома. Несколько дней промелькнуло быстро. И вот, с замиранием сердца, я собираюсь на рабфак. Сильно похолодало, а вообще осень 1923 года оказалась на редкость теплая. Пальто у меня не было, имелась короткая курточка, перелицованная из старого драпового пальто. Белый мамин шерстяной платок стал моим. Мне очень хотелось его надеть. Я вспомнила, как ходила в нем наниматься в приемный покой. Он был такой счастливый, но тогда он еще не расползался, ведь прошло пять лет, и пришлось его подштопывать, наверное, в десятый раз. Внизу, около раздевалки, я заметила сидящих на стульях несколько человек, мужчин и женщин. – Вы, наверное, тоже насчет работы? – спросила меня полная, приветливая раздевальщица. – Так присаживайтесь здесь, в коридоре. Я села, оглядываясь, народу мне показалось больше четырнадцати человек. Сначала было тихо, потом из двери, на которой написано: «Президиум», стали вызывать людей по фамилиям. Первая вызванная женщина села опять на свой стул, сказав: – Велели подождать. Вызывать продолжали дальше. Четвертым, я заметила, вызвали парня в студенческой куртке. Пятой – меня. Я очень волновалась. Но картина, увиденная мной, до сих пор осталась в памяти. Большой стол, накрытый красной скатертью, за ним сидят три человека, а рядом на стульях и креслах другие. Самое первое, что мне бросилось в глаза, – это сидящий посреди стола высокий молодой парень. Удивительно, как он похож на того работника Чека, в Белгороде, который усаживал нас в вагон. Те же кудрявые волосы, красивое лицо, большие глаза, и та же красная ленточка, только у того она была на папахе, а у этого прикреплена на гимнастерке. Неужели это он? Нет, этот моложе. Первый вопрос мне задал сидящий рядом со столом человек с лицом типичного интеллигента и с проседью в волосах. «Это, наверное, завуч, которому звонил Курсанов», – подумала я. – Скажите, вот у вас тут написано в справке, что вы работали заведующей библиотечной секцией, значит, в вашем ведении было несколько библиотек? – спросил он. Только придя домой, я сообразила, что этот вопрос был задан, чтобы поддержать мои акции, но тогда мне это в голову не пришло, и я ответила правду: – Это так только называется секция, а на самом деле я просто ведала передвижками, которые сама же выделяла в эскадроны. Да и в библиотеке кавполка я была одна, и заведующая, и библиотекарь. По лицу завуча пробежала тень, а красивый парень поднял голову, внимательно посмотрел на меня и произнес с сочувствующей улыбкой: – Понятно. От этой улыбки я стала бодрее. Следующий вопрос опять задал завуч: – А где вы учились? В голове промелькнуло молнией: «Не буду врать про гимназию». И я ответила, вздохнув: – В институте. Завуч оживился: – Так вы должны знать языки? – Да, французский и немецкий я знаю. – Это хорошо, у нас целый склад иностранных книг, хотя бы списки их составить. Кудрявый парень опять улыбнулся своей сочувственной улыбкой и сказал: – Подождите в коридоре. Не успела я выйти, как через две минуты меня позвали, и я услышала, как объявили ожидающим, что они могут получить документы, работник найден. Сердце у меня забилось радостно. Неужели взяли?! Меня спросили, состою ли я на бирже труда и кем. Конечно, то, что я числюсь конторщицей, не понравилось. Но Бартенев (фамилия завуча) предложил написать требование на конторщицу со знанием библиотечного дела и французского и немецкого языка. Он повел меня в канцелярию и сам диктовал машинистке требование. Помню, как я летела на биржу труда пешком – ехать на трамвае не хотелось, дольше ждать его. Я шла центральными улицами. Грохот на них стоял невообразимый. Мостовые были не только не асфальтированы, но еще и с колдобинами. А я летела на крыльях и сочиняла стихи: – Музыка улицы, музыка улицы… На бирже труда я узнала, что с требованием надо обращаться только к заведующему. На месте его не оказалось. Ждала унылая очередь. Каждая минута мне казалась часом. Он не приходил целую вечность – часа, наверно, два. Наконец он появился, и очередь медленно двигалась черепашьим шагом. Когда я вошла в кабинет, увидела очень молодого, бледного и совершенно изможденного человека. Очевидно, у него болела голова. Он держал руку у лба. – Что скажете? – устало сказал он. – Вот мой билет, – засуетилась я, – вот книжка на пособие, а еще у меня есть требование на работу… Подавать требование я очень боялась. Ходил слух, что по принесенным личным требованиям посылают очередников. Об этом говорили при мне даже в канцелярии рабфака. – Ну, так давайте же его, – велел он. А я неразумно, по-детски ответила: – Я боюсь, а вдруг вы пошлете другую. Он слабо улыбнулся: – Чудачка, ведь вы же пособие получаете, в наших интересах, чтобы вы работали. И я подала. Выводя резолюцию, он сказал: – Много чего тут понаписали. Оформите в канцелярии. Я вернулась на рабфак перед самым концом занятий. Бартенев был на месте. – Ну вот, теперь все в порядке, приходите в понедельник к девяти часам на работу. И тут только я вспомнила, что сегодня суббота, наверное, не поспеем в Рублево, а так хочется увидеть маму и теток. Я столкнулась с Ташей на узенькой лестнице нашего дома, ведущей в наш бельэтаж. Ступеньки были стертые и обломанные, на некоторые нужно ступать осторожно, а крошечная лампочка на площадке часто не горела. – Взяли меня, взяли, и на бирже труда все оформила. В понедельник на работу пойду, – с восторгом говорила я, входя в открытую Марией Евграфовной дверь. Она очень мне сочувствовала и опять говорила: «Молодчина». Из разумовских комнат высунулось недоуменное лицо Володи, его удивил непривычный шум. – Ольга Сергеевна на работу поступила, – с доброй улыбкой сказала Мария Евграфовна. Володя поздравил меня. – Ну, времени у нас мало, пора ехать, а то опаздываем на паровичок. Александр Семенович прямо с работы на вокзал поедет, – говорила Таша. |