Книга Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники, страница 45 – Ольга Лодыженская

Я увидела в окно, как два старика тащили вырывающуюся женщину. Она садилась на землю, отпихивалась от них ногами, платок с головы упал, волосы растрепались, а в глазах был ужас. Я не могла больше смотреть и невольно закрыла лицо руками.

– А барышня-то, оказывается, нервная, – услышала я насмешливый голос одного из гимназистов.

Я сделала над собой усилие, чтобы не разреветься. Мне так ясно представилось, как в далекой глухой деревушке жила эта женщина, как в нищете «ростила» она своего сына, и, когда он вырос и стал ее «кормильцем», чужие люди взяли и повезли его на «убой». Никому он не был нужен раньше, когда им было трудно, никто не помогал им, а тут вдруг разыскали, нашли.

– Какая несправедливость! – громко сказала я и выложила все, что думала по этому поводу.

Сразу поднялась буря протестов.

– А что ж, не сопротивляться немцам? Пусть берут половину нашей страны, а может и всю? – возмущались гимназисты. – Кто же будет защищать государство?

– Не надо вообще никакого государства, – тихо сказала я.

Гимназисты свистнули, а возмущаться стала мама:

– Ты что же, анархию хочешь? Без строгого порядка в жизни нельзя. Вон видишь, нарушилось расписание из-за военного времени, и получается путаница.

– А матери должны привыкать к мысли, что рано или поздно придется с сыновьями расстаться. Конечно, это тяжело, – грустно сказала маленькая женщина.

Таша ничего не говорила. Она не любила высказываться. Она «старалась молча жизнь понять». И только няня сочувствовала мне.

– Самая большая несправедливость, – сказала она, когда я описала ей виденную в окно вагона сцену, – «паны дерутся, а у хохлов чубы трясутся». Война – это несчастье хуже оспы и холеры!

– А если б не было совсем государства? – задала я опять этот вопрос.

– Кто ж его знает? Без начальства, пожалуй, воры одолеют, – задумчиво ответила няня.

А что может быть такое государство, которое будет заботиться о всех своих жителях, помогать растить детей и стараться сделать детям все, что только им нужно, нам с няней и в голову не приходило. Но встреча с няней произошла не сразу.

В «Славянском базаре» маму ждала телеграмма от Сергея Федоровича. Он находился в данный момент в местечке Лида, это недалеко от Гродно, и звал маму приехать. Конечно, она решила ехать. Она стала рассчитывать, что, если везти нас в Отяково, на это уйдут сутки, часть могут перевести ближе к фронту, и она решила оставить нас на три-четыре дня в «Славянском базаре». Мамина энергия, закипев еще в Крыму, продолжала бурлить. За какие-нибудь полчаса она обзвонила по телефону своих подруг, Лялю Эйсымонт и Аню Шевченко, и попросила их позванивать нам (в номере был телефон). Привела управляющего и познакомила с нами, поговорила с горничной и официантом и… уехала. Сначала мы почувствовали себя непривычно, но быстро вошли в новые роли. Главное, мама оставила деньги на кино. А два кинотеатра были близко от «Славянского базара» – это ныне существующий «Метрополь», там было два зала, «Красный» и «Синий», и на противоположной стороне Театральной площади стояла гостиница «Континенталь», там тоже был кинотеатр. Завтрак и поздний обед нам должны были приносить в номер. <…>

На другой день после маминого отъезда пришел управляющий с дочерью. Он спросил нас, не нужно ли нам книг. Мы, конечно, обрадовались такому предложению, и девочка принесла нам «Каштанку» Чехова и «Повести Белкина» Пушкина. «Каштанку» мы очень любили, и я взялась ее перечитывать. А Таша с большим удовольствием впервые читала «Барышню-крестьянку». Эта повесть произвела на нее большое впечатление. <…>

А вскоре приехала мама и тут же заторопилась в Отяково. Там нас ждала неприятная новость. Мобилизация лошадей уже прошла, и у нас забрали и Красотку, и Великана, остались Радость и Фонька. Правда, какие-то деньги за мобилизованных лошадей выплачивали, но, во всяком случае, не настоящую стоимость.

К маме стали ходить знакомые отяковские крестьянки с письмами с фронта. Мама читала им эти письма и гадала на картах. Но чаще всего гадала себе на червонного короля. В писании ответных писем принимали участие и Таша, и я. Обычно диктовавшая нам женщина усаживалась рядом и принимала исконно русскую позу: она подпирала левой рукой правый локоть и грустно склоняла голову на правую руку. Все письма начинались одинаково: «Дорогому нашему сыночку (имя и отчество) шлют низкие поклоны ваша мать (имя и отчество), ваш отец (имя и отчество)…» и дальше подробно перечислялись все, даже отдаленные родственники. Поклоны занимали большую часть письма. Однажды я попробовала вмешаться:

– Для чего так много поклонов?

Женщина осуждающе посмотрела на меня и сказала:

– Ты слухай, что я говорю, и пиши.

А Таша, находившаяся тут же, с возмущением сказала мне после ее ухода:

– Как ты не понимаешь: ее сыну не нужны твои дурацкие слова, которые ты воображаешь умными. Когда он будет читать это письмо в окопе, он сразу представит себе и мать, и всех своих родных. Вот одна мне диктовала что-то про рыжего «пятуха», и я нарочно написала: «пятух» – она так говорит, и сын ясно представит его себе на завалинке.

И вдруг по лестнице балкона поднялась знакомая фигурка Анны Христофоровны, у нее в руках большая коробка. Вид почему-то взволнованный. Она ласково поздоровалась с нами.

– А мама дома?

– Я здесь, – быстро вышла мама из столовой, – здравствуйте, Анна Христофоровна, что это у вас? – спросила она.

– Да вот, можете купить Леле. – И она стала развязывать шнурки на коробке, сняла крышку, и мы ахнули.

В коробке, прикрепленная к куску картона, лежала изумительная блузка из розового прозрачного шелка. Эта материя называлась тогда «газ». Не знаю, как она сейчас называется. Блузка была сшита по последней моде, в легкую складку, высокий ворот и длинные рукава с рюшками. Рюшки на рукавах и вороте перехвачены черной бархоткой. Я не могла отвести от нее глаз. Она была похожа на воздушное пирожное.

– А сколько она стоит? – спросила мама.

– То-то и дело, что дорого, – смущенно ответила Анна Христофоровна, – 12 рублей, прямо не знаю, как я решилась на такой расход. Это было в начале лета, я ехала на каникулы домой и в Москве зашла к Мюру (теперешний ЦУМ), а перед отъездом получила деньги за уроки на станции, вот и не удержалась. Кто же знал, что будет война, что продукты начнут дорожать. Я приехала узнать, как заготавливаются дрова для школы на зиму, а они, оказывается, никак не заготавливаются.

Мама пристально смотрела на Анну Христофоровну.

– Вы не волнуйтесь, – сказала она, – я возьму эту блузку обязательно, такая прелесть! – И она пошла в спальню за деньгами.

Когда повеселевшая Анна Христофоровна ушла, я бросилась к маме:

– Мамочка, неужели ты мне купила эту блузку?

Мама холодно отстранила меня.

– Неужели ты ничего не поняла? Таша, а ты догадалась, почему я взяла эту блузку?