Книга Богиня Чортичо. Про черную руку, питонцев, платье в горошек и красивую девочку из прошлого века, страница 21 – Стелла Иванова

– Мне еще медкомиссию пройти… – прошептала я, не веря своему счастью.

Медкомиссия – отдельная история. Все, что я запомнила, – это посещение гинеколога. Вот опять не верите! Ну как хотите. Ритку с ее медведем и сумкой с одежками переселили к Мане. Она ревела, и я ревела вместе с ней. Мане пришлось на нас пару раз даже прикрикнуть. На вокзале мы встретились с сопровождающей, меня передали из рук в руки. Маня с Риткой и Аллой поехали в зоопарк, а мы сели в поезд.

…Вы были в Крыму в апреле? Это воздух! Это много неба и много солнца! Это счастье! Это восторг!

Мы ходили слегка обалдевшие от щекотного и нагловатого солнца, которое въедалось в глаза, вышибая слезы. Тогда солнечные очки были предметом роскоши, и вообще я видела их только по телевизору. Нет, вру – у мамы были такие пластмассовые черные очки, в форме кошачьих глазок. Она их не носила. Жалела.

Я попала в дружину «Звездная». Не помню, как это произошло, но помню, что чемоданы с нашим шмотьем домашним нам велели сдать. Перед отъездом я стирала и гладила свой довольно скудный гардеробчик из юбки в клеточку «на выход», свитерка красного «лапша» с рукавами-фонариками, переходящими в длинный рукав резинкой. Рубашка мальчуковая, в полосочку. Она носила гордое имя «ковбойка». Какие-то еще пара футболок, спортивный костюм а-ля трико, трусы-майки – советского производства. Трикотажные. Белые. У некоторых девочек в классе были уже трусы-неделька. Я им завидовала. Да. Лифчик у меня был один. В принципе, он мне был вообще не нужен. Но моя двоюродная сестра Ленка купила его у цыган на базаре. А он ей оказался мал. Моя гордость. Импортный. И не просто так, а французский. Гладкий, из тянущегося трикотажа, безо всяких причиндалов, но между чашек была вышита розовая бабочка. Чудный совершенно. Лифчик лежал в коробочке, в шкафу, в отделе «новые полотенца». И я решила его взять в такую ответственную поездку. Мало ли что?

Нам сказали оставить только свое нижнее белье и колготки, а остальное сложить в чемодан и сдать в камеру хранения. Одежду выдали всем одинаковую. Само собой – пионерскую форму. Две белые, две голубые рубашки. Шорты. Брюки. Куртки – девочкам розовые, мальчикам голубые. (По вечерам было прохладно.) Пилотки. А вечером у нас был первый костер, где каждый рассказал о себе. Я назвала свое имя и фамилию. И почему-то вдруг после фамилии добавила отчество. Все засмеялись. Я смутилась еще больше и замолчала.

От костра шло тепло, искры в небо. Песни пели. Я до сих пор помню какое-то странное ощущение. Ожидания… нет, предвкушения счастья что ли?

Еще в поезде я подружилась со своими земляками, и, к счастью, мы попали в один отряд. Почему к счастью? Потому что там был мальчик. Очень такой замечательный мальчик. Ничего, конечно, особенного, но славный такой мальчик… Гена. А фамилия – тихий ужас. Но мне было все равно, какая у него фамилия. Я влюбилась.

Весь день был расписан по минутам. Мы ходили строем и орали речевки. Если кого-то встречали, председатель отряда давал команду: «Всем, всем!» – а мы в ответ хором орали: «Доброе утро (или день, вечер)!». Но непременно хором. И непременно строем. (Чучхе! Где ты?)

В нашей палате было человек восемь. После самого длинного в моей жизни первого дня в Артеке мы укладывались спать. Я аккуратно повесила пионерскую форму на стул. Надела ночнушку (нам разрешили свои ночные рубашки или пижамы оставить) и только собралась улечься, как услышала:

– В колготках нельзя спать.

Я обернулась.

– Да, девочка, это я тебе. В колготках спать нельзя, – повторила вожатая.

Я посмотрела на свои ноги. Они были голубого цвета в разводах. Как обычно. Как, впрочем, и сейчас. Особенно когда холодно. Но без колготок.

– На мне нет колготок, – ответила я.

– Ну, как же нет? – вожатая подошла и посмотрела внимательно на мои ноги.

– У меня просто ноги такие, – с замиранием сердца сказала я и добавила: – И руки…

Смех, который раздался вокруг, называется гомерический. К нам прибежали девочки из других палат. И даже мальчики. Я стояла возле своей кровати и не знала, что делать.

– Значит, ты у нас голубых кровей, принцесса! – заключила вожатая, отсмеявшись, и успокоила всех собравшихся.

Так я стала принцессой. Пионерской принцессой. Голубых кровей.

Про черную руку, гроб на колесиках и виноградное вино

Мне лет восемь. Я только что вернулась из пионерского лагеря. Соскучившись по Кисе, который никуда не ездил, я проводила все время с ним. Рассказывала ему о том, как же здорово было в лагере. Рассказывала про ребят, с которыми познакомилась и подружилась. Как я участвовала в конкурсе инсценированной песни. Как мы шили костюмы из марли и трикотажных футболок. Хвасталась. Я очень хотела, чтобы Киса проникся моими рассказами и на следующую смену поехал со мной. Он слушал внимательно. Задавал какие-то вопросы. Я увлекалась собственными байками, и мы уже вместе придумывали инсценировки песен и играли в новые игры.

– А страшно спать в палате? – спросил Киса.

– Ты чё! Это просто называется «палата», а на самом деле это такой домик. Ну, корпус. Девочки в одной большой комнате, мальчики в другой. Кровати зыканые – с сеткой. Можно прыгать, как на батуте. Правда, за это от вожатого влетало, но все равно весело!

– А ночью вожатый с вами в палате спал?

– Да нет! Он спал в отдельной комнате, с вожатым из пятого отряда. А мы с девчонками ночью рассказывали страшные истории. Хочешь, расскажу про гроб на колесиках?

Киса облизал губы и нервно моргнул:

– Гроб на колесиках?

– Ну, да… Гроб на колесиках едет по городу!

– Нет, не надо. В другой раз. Не сейчас, – залепетал Киса.

– Ты что, боишься?

– Ничего я не боюсь!

– А я ночью боялась. Ленка рассказывала про гроб на колесиках и черную руку…

– Черную руку?

– Черную-причООООРРРРную, – я вскочила на лавочку…

Киса встал тоже и попятился.

– Бяка-бояка, черная собака! – прокричала я.

– Дура! Замолчи! И едь в свой дурацкий лагерь! – Киса продолжал пятиться к своему палисаднику, а я, маленькая садистка, спрыгнув с лавочки, уже орала во весь голос:

– В черном-черном городе была черная-черная улица. На черной-черной улице стоял черный-черный дом.

В черном-черном доме была черная-черная комната. В черной-черной комнате стоял черный-черный рояль… А по ночам из черного, ЧООООООРНОГО РРРРРРояля… – Киса уже улепетнул в палисадник и спрятался там в цветах.