Онлайн книга «Двор на Поварской»
|
От Махачкалы до Баку Луны плавают на боку, И, качаясь, плывут валы От Баку до Махачкалы. Нас на грешной земле качало, Нас качало в туманной мгле. Качка в море берет начало, А кончается на земле. ![Иллюстрация к книге — Двор на Поварской [i_054.jpg]](img/book_covers/090/90792/i_054.jpg "Иллюстрация к книге — Двор на Поварской [i_054.jpg]") Весь в игре! Нас качало в казацких седлах Так, что стыла по жилам кровь. Мы любили девчонок подлых — Нас укачивала любовь. Роберт, восторженно глядя прямо Генке в глаза, вдруг с полуслова подхватил: Водка, что ли? Еще и водка, Спирт горячий, зеленый, злой. Нас качало в пирушках вот как: С боку на бок и с ног долой. Только что нам тревожиться, если Наши зубы, как пена, белы? И качаются наши песни От Баку до Махачкалы. Только звезды летят картечью, Говорят мне: «Пойди, усни!» Дом, качаясь, идет навстречу, Сам качаешься, черт возьми. Я стою один, успокоясь, Я насмешливо щурю глаз: Мне Каспийское море по пояс, Нипочем, уверяю вас! Ребята вокруг притихли, кто-то попытался даже вспомнить стихи, но более чем на две строчки никого не хватало. – А это знаешь? Страшное, его последнее… – спросил Робка. Я однажды, ребята, замер. Не от страха, поверьте. Нет. Затолкнули в одну из камер, Пошутили: – Мечтай, поэт! В день допрошен и в ночь допрошен. На висках леденеет пот. Я не помню, где мною брошен Легкомысленный анекдот. Он звереет, прыщавый парень. Должен я отвечать ему, Почему печатал Бухарин «Соловьиху» мою, почему? Я ответил гадюке тихо: – Что с тобою мне толковать? Никогда по тебе «Соловьиха» Не намерена тосковать. Как прибился я к вам, чекистам? Что позоришь бумаги лист? Ох, как веет душком нечистым От тебя, гражданин чекист! Роберт остановился и с вызовом взглянул на Генку. Гена, немного замешкавшись, подхватил: Я плюю на твои наветы, На помойную яму лжи. Есть поэты, будут поэты, Ты, паскуда, живи, дрожи! Чуешь разницу между нами? И бессмертное слово-медь Над полями, над теремами Будет песней моей греметь. Кровь от пули последней, брызни На поляну, берёзу, мхи… Вот моё продолженье жизни — Сочинённые мной стихи. Алла слушала, глядя то на одного, то на другого. Один, Генка, весь какой-то заостренный, резкий, артистичный, сконцентрированный только на себе и очень талантливо читающий стихи, помогал себе руками, сгребая воздух вокруг, чтобы хватало дальше на вдох, и едко и с вызовом глядел на всех вокруг: как я вам? Другой, Робка, мощный, огромный, плечистый, излучающий доброту и совершенно не похожий на поэта, читал, сцепив руки сзади, чуть заикаясь и глубоко вдыхая сигаретный дым, но читал так, что стихи шли сразу в кровь, разливались по телу, и начинало казаться, что это именно твои стихи, твои, а не чьи-то. Ребята вокруг хлопали, а дуэлянты, как бойцовые петухи, продолжали действо. – А это знаешь? Чье? – не унимался Робка: У тебя ль глазищи сини, Шитый пояс и серьга, Для тебя ль, лесной княгини, Даже жизнь не дорога? У тебя ли под окошком Морок синь и розов снег, У тебя ли по дорожкам Горевым искать ночлег? Но ветра не постояльцы, Ночь глядит в окно к тебе, И в четыре свищет пальца Лысый чёрт в печной трубе. И не здесь ли, без обмана, При огне, в тиши, в глуши, Спиртоносы-гулеваны Делят ночью барыши? Меньше, чем на нитке бусин, По любви пролито слёз. Пей из чашки мёд Марусин, Коль башку от пуль унёс. Берегись её, совёнок, У неё волчата есть! У неё в малине губы, А глаза темны, темны, Тяжелы собачьи шубы, Вместо серег две луны. – Павел Васильев! – почти выкрикнул Генка и продолжил с лету: Не к тебе ль, моя награда, Горюны, ни дать ни взять, Парни из погранотряда Заезжают ночевать? То ли правда, то ль прибаска — Приезжают, напролет Целу ночь по дому пляска На кривых ногах идет. Как тебя такой прославишь? Виноваты мы кругом: Одного себе оставишь И забудешь о другом. До пяты распустишь косы И вперишь глаза во тьму, И далекие покосы Вдруг припомнятся ему. И когда к губам губами Ты прильнёшь, смеясь, губя, Он любыми именами Назовёт в ответ тебя. Потом, выдохшись, бросились друг к другу: – Старик, это гениально! – закричал Пупкин. – Удивил ты меня, сильно удивил! – Генка, мощный ты мужик! Порадовал отца, – сказал Робка, который был на год старше. – Ну скажи, есть же в Корнилове волшебство! – А какая славная есенинщина! А я за молодыми поэтами слежу! Не слышал про Евгения Ветошенко? – Да нет, не попадался еще. А что пишет? – поинтересовался Роберт. – Да так, пописывает пока. Но интересный парень, перспективный. Молодой, наших лет. С тех пор, проверив друг друга на «вшивость», они постоянно играли часами в эту студенческую игру, как будто сдавали друг другу экзамен, чтобы выяснить, кто все-таки первый, совершенствуя память и радуя однокурсниц. Оба очень выделялись среди всех. Часто Алле приходилось слышать рядом вздохи подруг: «Ох, кажется, я влюбилась в Крещенского…» Он ей тоже, конечно, нравился, что и говорить, – спортсмен, красавец, очень скромный, хоть и бедновато одетый и слишком уж неразговорчивый. Но ходили слухи, что женат, и поди знай, как там на самом деле, не спрашивать же. |