Онлайн книга «Самая страшная книга 2021»
|
Я понял это год спустя, в лето 1938-е от рождения распятого бога. Она, как всегда, сбегала по ступенькам, чтобы обнять меня, – сияющая, невыразимо прекрасная; и, забыв обо всем, я зарылся лицом в ее темные кудри, вдыхая их запах, чувствуя налитую упругость гибкого тела. Она уперлась руками мне в грудь и прошептала испуганно: – Что ты делаешь? Отпусти меня! Тут только я увидел юношу за ее спиной. Тео Яннакопулоса. У Пенелопы пылали щеки, я и сам готов был провалиться сквозь землю. Тео робко улыбался. За время, что мы не виделись, бывший заморыш стал похож на статую Адониса. Слегка затравленное выражение сохранилось в его глазах, но лишь подчеркивало хрупкую красоту лица, придавая сходства с пугливым оленем. Эта уязвимость, должно быть, и покорила воинственное сердце моей кузины. Дальше лето проходило будто в тумане. Мать закрутила роман с журналистом французской газетенки «L’Humanité», юношей всего на семь лет старше меня. Нимало не смущенный этим пикантным обстоятельством, он упорно искал моей дружбы, донимая пылкими речами о неизбежной победе мирового пролетариата. Я выслушал его, потом сказал: – Мама не рассказывала, как бежала от ваших друзей из Крыма? Надо было видеть его лицо! Похоже, бедняга влюбился по уши. К концу лета он значительно обогатит свой опыт по части женского коварства, а мамина коллекция разбитых сердец пополнится очередным трофеем. Дядя Никос сделался мрачнее обычного. Совсем забросил дела, перевалив их на плечи старика Яни, который, хоть и не тянул на Атланта, все же справлялся с этой ношей вполне достойно. Однажды дядя вызвал меня к себе. – Видит Бог, я слишком много давал ей воли, – сказал он, глядя в окно, словно и теперь избегал на меня смотреть. Тонкий дымок дорогой сигары тянулся к потолку и закручивался, подхваченный лопастями вентилятора. – Наверное, при желании я мог бы сломить ее… но она перестала бы быть собой, верно? Я люблю свою дочь такой, какая она есть. Я молча кивнул. – Она ведет себя не так, как подобает порядочной греческой девушке, – вот в чем беда, – продолжал он. – Гуляет с мальчишкой Яннакопулоса и позволяет ему лишнего. Боюсь, как бы это слишком далеко не зашло. – Вы могли бы сами ей сказать… – начал я. Он обернулся – верхняя губа вздернулась в оскале, обнажая кривые, пожелтевшие от никотина зубы. – Что сказать? Что его папаша водит слишком тесную дружбу с бутылкой и этим полоумным язычником, Палемоном? Что ее бабка и мать умерли родами? Что девушке ее возраста следует блюсти приличия? Она рассмеется мне в лицо. – Он нацелил в меня тлеющий огонек сигары. – Я не могу ее пасти, да и Яни староват для таких дел. Ты дружишь с ней всю жизнь и уж по крайней мере мог бы проследить, чтобы она не наделала глупостей. Пора сделать что-то и для семьи, дорогой племянник. Мне было плевать на семью: я не оставлял Тео с Пенелопой ни на минуту лишь ради собственного злобного удовлетворения. Пенелопа, в свою очередь, охотно приняла вызов и старалась улизнуть от меня при любой возможности. Почти всегда я находил парочку за поцелуями в каком-нибудь укромном уголке. С каждым днем злоба моя росла. Я видел, что Тео жалеет меня, и ладно бы снисходительной жалостью победителя, это я еще мог бы понять; нет, сострадание было искренним и тем более унизительным. От Пенелопы, однако, я и того не дождался. – Послушай, – напрямик сказала она, когда мы с ней ненадолго остались наедине, – я не виновата, что мы повзрослели. И Тео не виноват тоже. – Не понимаю, о чем ты, – спокойно ответил я, хотя сердце норовило провалиться в желудок. – Прекрасно понимаешь. Не надо таскаться за нами хвостиком. Не надо смотреть щенячьими глазами. Это недостойно тебя. Дай нам передышку. – А если не дам? – Ну, тогда держись! – Она ткнула меня кулаком в плечо и со смехом умчалась на поиски Тео. В то утро, когда я снова встретил Палемона, мы втроем отправились на безлюдный участок пляжа – подальше от гомона и потных телес отдыхающих. По дороге нам повстречалась пожилая гречанка. С непосредственностью, свойственной ее народу, она обняла Пенелопу, расцеловала покрасневшего Тео и проворковала, что охотно понянчит их деток «если они будут похожи на папашку!». А потом игриво захихикала и погрозила мне пальцем. Накупавшись, Пенелопа растянулась на полотенце, вручила Тео флакончик масла для загара и попросила натереть ее хорошенько. Ее глаза прятались за солнечными очками, но лукавая усмешка на губах лучше слов говорила: «Оставь надежду всяк сюда глядящий». Его руки на ее теле. Я мог бы отрубить их и повесить ему на шею. Как только Пенелопа задремала, разморенная солнцем и лаской, я предложил Тео поискать для нее какую-нибудь красивую ракушку – устроить сюрприз, когда проснется. Он принял предложение, не ожидая подвоха, и мы побрели вдоль берега. Волны с шелестом накатывали на песок, лаская наши босые ноги. Когда мы отошли достаточно далеко, я самым будничным тоном осведомился: – Ну как, строгаете уже деток? У него сделались такие глаза, будто я огрел его по заднице кочергой. – Что за вопросы? – Я ее кузен. Имею я право спросить? – Имею я право не отвечать? – Все-таки присунул ей, да? – Иди к черту! – вскинулся Тео. – Ай-яй-яй! – сказал я. – Забыл, как я устраивал тебе взбучку? – Я не хочу с тобой драться, – пробормотал он. – Почему? Разве мужчина будет избегать хорошей драки? Ты мужчина, Тео? – Заткнись! – Посмотри на себя, – ухмыльнулся я. – Краснеешь как девчонка. И выглядишь как девчонка. Может, оставишь мою кузину в покое и станешь чьей-нибудь подружкой? Он кинулся на меня, и мы сцепились, поднимая тучи брызг. В пылу борьбы я попытался ухватить его за шею, но вместо этого нечаянно сдернул цепочку с крестиком. – Что ты наделал! – Тео попытался перехватить цепочку, но крестик уже булькнулся во взбаламученную воду – и был таков. – Какого черта?! – Пенелопа уже неслась к нам. – Мой крестик! – Губы Тео дрожали. – Это семейная реликвия! – Ты в своем уме? – напустилась на меня кузина. – Ищи его, быстро! – На пути в Албанию уже твой крестик, – буркнул я. – Ах так? – Если бы не очки, взгляд Пенелопы испепелил бы меня на месте. – Сам тогда катись в свою Албанию! И я ушел, оставив эту парочку обшаривать мелководье. Но отправился не в Албанию, а к утесу, где мы с Пенелопой играли давным-давно. Стоя на краю обрыва и глядя на бушующее море внизу, я рассеянно прикидывал, каково это – загреметь с такой высоты. О самоубийстве я, конечно, не помышлял. А вот Тео бы скинул за милую душу – как Палемон ту корову… |