Онлайн книга «Мой чужой дом»
|
Вывозя мамины вещи, я забила автомобиль коробками под завязку, а потом заняла ими единственный шкаф. Флинн ни слова не сказал. – Вчера разбирали мамин кабинет, – говорит он. – Знаешь, сколько экземпляров твоего романа там оказалось? Одиннадцать. Я улыбаюсь. – Это для книжного клуба. Наверное, она купила по экземпляру каждому участнику. В книжных магазинах, – продолжает Флинн, – она всегда переставляла твой роман на витрине на видное место. Моя улыбка становится еще шире. – Она так тобой гордилась… – Он опускает взгляд, уголки его губ ползут вниз. – Поверить не могу, что ее нет… Я тянусь к его руке, но Флинн, подавшись назад, берется за края стула. – Как прошла служба? – Гимны. Чтения. – Его голос становится жестким, отрывистым, а лицо – каменным. – Воскурение фимиама вокруг гроба. Потом ее вынесли. Опустили в могилу. Подали металлический ящичек с землей, чтобы бросать на крышку гроба. – Все так любили твою маму… Наверное, целая толпа пришла ее проводить… Выражение его лица меняется. – Только внуков на проводах не было, да? – глядя на меня, говорит Флинн, глаза его лихорадочно блестят. Я вздрагиваю как от пощечины. – А она мечтала стать бабушкой… – Довольно, – отрезаю я. – Прошу. Не здесь. Не сегодня. Хотя когда, если не здесь и сейчас? Алкоголь, мрачная глубина скорби, жажда мести за мое опоздание на службу – горькие мысли смешались в голове Флинна в идеальный шторм. – Знаешь… – подаваясь вперед, начинает он. В тоне – злые нотки, на скулах играют желваки, – …я так и не рассказал маме об этом. После того как все выяснилось, я несколько месяцев пыталась вызвать Флинна на разговор, но он затолкал убийственный факт в глухой чулан сознания, запер дверь и никого туда не пускал. Сейчас дверь готова распахнуться, однако заходить в нее меня больше не тянет. – Я не хотел, чтобы у нее испортилось о тебе мнение. Оставил привилегию для себя, – саркастично роняет он. – Сегодня ужасный день, – как можно спокойнее говорю я. – Тебе хочется выплеснуть на кого-то гнев, понимаю… Но, пожалуйста, умоляю, Флинн, давай не будем обсуждать прошлое сейчас. – Ты предпочла бы подождать еще семь лет? Например, пока мы не очутимся в кабинете врача, где он вытащит все на свет божий? Было же так прикольно, Эль, просто праздник какой-то! От воспоминаний меня бросает в дрожь. Тогда врач, поправив очки, просмотрел записи и объявил: «На матке обнаружено утолщение, рубцово-измененная ткань. Это затрудняет имплантацию. – Он обратился ко мне: – Вы когда-нибудь делали аборт?» По скрипу стула я поняла, что Флинн, почувствовав мое замешательство, развернулся ко мне: «Эль?» Я не смела поднять взгляд. «Да, – глухо ответила я, рассматривая сложенные на коленях руки. – В двадцать четыре года». «Это был твой ребенок, Флинн. Наш ребенок». Флинн, неловко покачнувшись, встал со стула. «Я… Мне нужно…» – Он принялся дергать дверную ручку – безрезультатно. Выругался. «Толкните», – подсказал врач. Флинн яростно распахнул дверь и вышел. Я будто приросла к стулу, слушая удаляющийся по больничному коридору грохот его шагов. И вот теперь он буравит меня взглядом. – Почему ты не рассказала о ребенке? – Мы встречались всего полгода. Ты уехал, тебе хотелось посмотреть мир. Я даже не знала, вернешься ли ты ко мне! – Но я вернулся! Через три месяца. Потому что любил тебя. Без тебя мне не хотелось кататься по миру. А ты и словом не обмолвилась! Хотя нет… не так… Ты клялась мне в церкви в верности и любви. Мы обсуждали будущее, детей… Сколько мы пытались завести ребенка! А ты все это время молчала! – Голос Флинна становится громче. – Мы следили по календарю за овуляцией, отказались от алкоголя, месяцами занимались сексом по расписанию, ты стояла в позе «березка»… Столько усилий, бесплодных попыток, а ты даже не заикнулась об аборте? – Не хотела тебя расстраивать. – Ты убила нашего ребенка! – Он переходит на крик. – На восемнадцатой неделе! Я, кстати, поинтересовался темой – я не говорил тебе? К этому возрасту малыш шевелится… знаешь, такие мелкие шевеления-пританцовывания в животе… Ты чувствовала, как он пинается? – Пожалуйста… – Я читал, что ребенок в восемнадцать недель размером с яблоко, – не унимается Флинн. – У него начинают формироваться черты лица – крохотные ушки, губки, глазки, даже брови! Представляешь? У нашего малыша уже были брови! – Флинн… – Я читал материал об аборте на позднем сроке, о ребенке на несколько недель старше нашего. Когда ребенка достали, мать услышала звук – малыш пытался вдохнуть воздух еще несформировавшимися легкими, он был жив! Лишь через целых полчаса… – ХВАТИТ! – Зло оскалившись, я кидаюсь на Флинна. – Ни слова больше, мать твою! – Лацканы его пиджака зажаты у меня в кулаках, от сильного толчка стул кренится назад и покачивается на двух ножках. – Это был мой выбор! Мой! И мне, только мне с этим жить! Думаешь, я не жалею? Каково мне, по-твоему, было, когда я клала руку на круглый живот Фионы? Когда чувствовала под ладонью толчки Дрейка? А когда его укачивала? Тысячи женщин делают аборты без последствий, мало кто имеет потом проблемы, как я. Да, я оказалась в меньшинстве. И знаешь, что я считаю? Что я это заслужила! Заслужила наказание. Заслужила бесплодие. Потому что не сохранила своего первого ребенка. Единственного… Я выпускаю Флинна и ухожу. По лицу текут горькие слезы. Вот поэтому мы и развелись. 2004 год – Легкой тебе смены! – крикнула из гостиной соседка Эль, когда та отворила дверь и вышла из дома в темную ночь. В тоненьком пальто, под ритмичный стук кроссовок по мостовой, Эль шагала в сторону города. По пути она спохватилась: книгу забыла – единственное ее развлечение в гардеробной в «мертвое» время. Между полуночью и часом ночи обычно никто не приходит, а уходят и того меньше, и пока не надо таскать туда-сюда пальто, под грохот вибрирующих в груди басов можно раствориться в выдуманнных мирах. Эль грустно вздохнула… Невеселые мысли неожиданно прервал отдаленный шум шагов за спиной – медленных, уверенных. Все-таки неприятно ходить в город пешком по этим разбитым, мало освещенным улицам с рядами пустых магазинов и дешевых забегаловок еды на вынос. В конце дороги Эль свернула направо. Шаги, точно эхо, последовали за ней. Вокруг тянулись задворки университетских корпусов, где ночью, разумеется, никого не было. Эль оглядела темную улицу: ни души. |