Онлайн книга «Жаркий август»
|
Сидеть как ни в чем не бывало под взглядом этих откровенно на него уставившихся синих, как море, глаз было затруднительно, поэтому, чтобы сохранить лицо, он закурил. – А мне дадите? Он протянул ей пачку, она вытащила сигарету, сжала губами и, чуть привстав, подалась вперед, чтобы прикурить от комиссаровой зажигалки. «Не забывай, что она тебе в дочери годится!» – одернул себя Монтальбано. От вида, открывшегося ему благодаря позе Адрианы, у него в буквальном смысле слова закружилась голова. Кожа под усами сразу взмокла. Ежу было понятно, что при таком наклоне он неизбежно упрется взглядом в декольте. Зачем она это сделала? Чтобы подразнить? Но непохоже, чтобы Адриана была из тех, кто играет в такие игры. Или, может, она считает, что в его летах о женщинах уже особо не думают? Да, вероятнее всего, причина в этом. Не успел он как следует захандрить, как Адриана, пару раз затянувшись, внезапно накрыла его руку своей. Поскольку по Адриане никак нельзя было сказать, что ей жарко, – напротив, она была свежа, как пресловутая роза, – комиссар поразился, насколько обжигающим оказалось это прикосновение. Жар ли это двух тел, его и Адрианы, давал в сумме удвоенную температуру? А если нет, то что за кипяток течет в ее жилах? – Ее изнасиловали, правда? Этого вопроса Монтальбано со страхом ожидал все это время. Он даже подготовил хороший внятный ответ, который сейчас совершенно вылетел у него из головы. – Нет. Почему он так ответил? Чтобы не видеть, как гаснет перед ним сияние красоты? – Вы говорите неправду. – Поверьте, Адриана, вскрытие показало, что… – …она была девственницей? – Да. – Тем хуже, – сказала она. – Почему? – Значит, то, что с ней сделали, было еще ужаснее. Ее рука теперь пылала, нажим стал сильнее. – Может, перейдем на «ты»? – спросила она. – Если хотите… если хочешь… – Хочу рассказать тебе одну вещь. Она выпустила его руку, которой внезапно стало зябко, встала, взяла стул, поставила его рядом со стулом Монтальбано и снова села. Теперь она могла говорить шепотом, еле слышно. – Что ее изнасиловали, это я знаю точно. Я не хотела говорить об этом в отделении, при том мужчине. Тебе – другое дело. – Ты вскользь упомянула, что за несколько минут до той боли в горле ощутила кое-что еще. – Да. Полнейшую, всепоглощающую панику. Какой-то прямо экзистенциальный ужас. Такое со мной было впервые. – Расскажи подробнее. – Внезапно, стоя перед шкафом, я увидела отражение моей сестры. Она была ошеломлена, напугана. И в следующий миг я почувствовала, как проваливаюсь в жуткую, кромешную тьму. Вокруг меня было что-то мрачное, склизкое, душное и зловещее. Такое место, или даже такой провал в пространстве, где возможны любая жуть, любая гнусность. Хотела закричать, но голос не слушался. Так бывает в кошмарах. Помню, что на несколько секунд я словно ослепла и на ощупь побрела в пустоту, выставив руки, ноги у меня подкосились, я оперлась руками о стену, чтобы не упасть. И тогда… Она умолкла. Монтальбано не шевельнулся, не сказал ни слова. Только струйка пота стекала теперь по лбу. – …тогда я почувствовала, что меня отняли. – Как? – невольно спросил комиссар. – Отняли у самой себя. Это трудно передать словами. Кто-то с яростью, с жестокостью глумился над отнятым у меня телом – чтобы унизить его, оскорбить, превратить в ничто, низвести до уровня вещи, предмета… – Голос ее дрогнул. – Хватит, – сказал Монтальбано. И взял ее руку в свои. – Это было так? – спросила она. – Мы думаем, что да. Почему она не плачет? Глаза у нее потемнели, складка у рта обозначилась четче, но слез не было. Что же давало ей такую силу, такую внутреннюю твердость? Может быть, как раз то, что она узнала о смерти сестры в тот самый миг, когда та умирала, тогда как мать с отцом продолжали надеяться, что дочь жива. И за все эти годы плач, боль и слезы спрессовались в единый монолит, в твердую скальную породу, которой не смягчить простым проявлением жалости к Рине и к самой себе. – Ты сказала, что увидела отражение своей сестры. Что это значит? Она едва заметно улыбнулась. – Это началось как игра, когда нам было пять лет. Мы стояли перед зеркалом и говорили друг с другом. Но не напрямую – каждая обращалась к отражению другой. Потом мы так играли, даже когда выросли. Когда нам надо было серьезно поговорить или поделиться секретом, мы становились к зеркалу. На какой-то миг она опустила голову на плечо Монтальбано. И тот сразу понял, что она не ищет утешения – просто навалилась усталость оттого, что пришлось говорить с ним, чужаком, о таких глубоко личных, сокровенных вещах. Потом Адриана решительно встала, посмотрела на часы. – Уже полчетвертого. Идем? – Как хочешь. Она же вроде говорила, что свободна до пяти? Монтальбано встал, несколько разочарованный, и официант тут же подсуетился со счетом. – Плачу я, – заявила Адриана. И достала из кармана джинсов деньги. Но когда они вернулись на парковку, она даже не подошла к своему «пунто». Монтальбано взглянул на нее удивленно. – Поедем на твоей. – Куда? – Если ты меня понял, то понял и куда я собралась. Можно не говорить. Еще бы он не понял. Как тут не понять! Просто искал отговорку, как солдат, которому неохота идти на войну. – Думаешь, стоит? Она не ответила, просто стояла и смотрела на него. И Монтальбано понял, что не сможет ей отказать. Солдат пойдет в бой, куда ж он денется. К тому же солнце как молотом лупило по голове, так что стоять и спорить на совершенно открытой площадке было решительно невозможно. – Ладно. Садись. Сесть в машину было все равно что разлечься на решетке над углями. Монтальбано пожалел, что не взял вентилятор. Адриана открыла окна. Всю дорогу она сидела с закрытыми глазами, откинувшись на спинку сиденья. Мозг комиссара буравила мысль, не совершает ли он сейчас страшнейшую глупость. Зачем он ее послушался? Лишь потому, что в такую жару не поспоришь? Но это лишь выдуманная на ходу отговорка. А правда в том, что ему очень хочется помочь этой девушке, которая… «…в дочери тебе годится!» – оборвал его голос совести. «А ты тут не встревай! – обозлился Монтальбано. – Я вообще-то думал совсем о другом. Что бедная девочка шесть лет таскает эту тяжеленную ношу, телесную память о том, что случилось с ее сестрой, и только сейчас наконец нашла в себе силы заговорить об этом, начала освобождаться от прошлого. Конечно, ей надо помочь». |