Книга Гость внутри, страница 47 – Виктор Косенков, Алексей Гравицкий

Ждать пришлось не долго. Вова завозился, застонал, потом вдруг хрюкнул и дернулся.

В этот момент я сорвал с него одеяло, левой ладонью хлопнул его по лбу, припечатывая к подушке, а правой прижал к его горлу острый кусок пластика, добытый по недосмотру одной из сестер. Прижал прямо к артерии.

– Лежи и не дергайся, не то конец тебе! – прошипел я в перепуганные и ни черта не понимающие со сна глаза соседа по палате. – Тут нет никого, понял?! Только ты и я! Понял?! Понял, я спрашиваю?!

– Понял, понял, – просипел Вовчик. – Ты чего, Леха, у меня нету травки-то больше… Ты чего?

– Молчи, дурак, я спрашивать буду, а ты отвечать. Понял?

– Понял.

– Говори давай, что про меня знаешь? Быстро говори, быстро…

Я дрожал весь, внезапно сделалось холодно. По полу потянуло сырым сквозняком. Мои босые ноги отчаянно мерзли.

– Ничего я не знаю, ты что? Взбесился?! Леха, я ж тебе, падла, травку доставал… Ты, блин…

– Заткнись, гнида, порежу! – зашипел я. – Давай говори, что у тебя по мне есть. Ты подосланный? А? Говори!

– Ни хера я не подосланный, сам ты… У меня тут свои дела. Я прячусь. Ничего я.

– Все, кранты тебе, – покачал я головой и начал давить Вовчику на горло, стремясь причинить ему максимум боли.

– Тихо, тихо, Леха! Тихо! Я скажу, скажу! Тихо! Давай по-хорошему, а? Давай по-хорошему, спокойно. Можешь считать, что ты все, что хотел, все мне уже показал. Теперь поговорим. Спокойно, без «р-р». А? Договорились? Я все знаю, тебе скажу. Баш на баш. А ты мне все, что можешь, тоже скажешь. Договорились?

Я медлил.

– Давай, – сказал кто-то из моих соседей, я даже от волнения не разобрал кто.

– Давай, – повторил я, словно эхо.

Буквально через минуту Вовчик уже нервно курил, сидя на кровати и передавая мне бычок на пару затяжек. Этим мы нарушали все писаные и неписаные правила лечебницы, но нам было наплевать.

– Короче, так, Леха. Я ничего, считай, про тебя и не знаю. Ты тут давно прописался, так что на воле тебя уж и позабыть все успели. Как ты говорил? Рича какой-то?

– Рич…

– Хер его знает, какая такая Рича, никто про нее не слышал ни фига.

– Это он.

– Да плевать, кто там… Он, она, оно. Нет никакого Рича в нашем бизнесе. Сечешь? Нет. И что самое забавное, вроде бы и не было. Ну, вроде и не помнит никто. Хотя это, конечно, пшено все. Там многое изменилось с тех пор. На воле.

– А Герман Петрович?

Вовчик посмотрел на меня с интересом:

– А Герман Петрович в порядке. Вот этого я знаю. Даже очень в порядке. Странный ты, Леха.

– Почему это?

– Имена называешь какие-то. Я думал, ты лошок такой. Под блатного косишь типа. Ну, думаю, хрен с ним, пусть косит. Пока вроде без грубой лажи. Только вот имена… Ну, а что имена, я ж всех дилеров помнить не должен. Ну и все… А ты Германа Петровича вспомнил. Ты бы, вот что, Леха, ты бы поменьше такими именами бросался. Глядишь, легче жизнь была бы. И Рича эта.

– Этот.

– Это… Да насрать. Короче, Леха, дела твои паршивые.

– Почему?

– Интересуются тобой. И чем дальше, тем больше. Когда месячишка полтора назад я тебе говорил, что ты, мол, странный, еще ничего было. Просто серьезные люди вдруг как-то о тебе заговорили. Я тогда даже удивился, чего это такие конкретные люди и об каком-то лошке беспокоятся. Типа, думал, шутка. А потом уже совсем не до шуток стало.

По ногам все тянуло сыростью. Я поежился и стал натягивать пижамные штаны. Становилось холодно. Может быть, кто-то из нянек открыл для проветривания окна в коридоре. Такое бывало.

– А что такое?

– Да грохнуть тебя хотят. Я вообще подумываю от тебя в другую палату съехать. А то знаешь, как бывает: швыранут гранату через решетку, и привет. Я вообще не в курсе, чего ты и кому сделал. Но, блин, не похож ты на пацана, который мог таким людям насолить. Короче, ищут тебя. Поначалу информацию собирали, спрашивали все. А потом как обрезало. Это значит, либо бросили, но такие люди не бросают ничего и просто так. Либо все. Кранты. Пустили по твоему следу собачек.

– Каких таких собачек?

– Ну, в общем, убить тебя хотят. Так что ты теперь, сосед, не того. Не фартовый. Хотя лично у меня к тебе никаких претензий нету.

– И что ж мне теперь делать? – ошарашенно спросил я.

– Бежать, – прошелестел в голове сумасшедший Петр.

– Бежать, – словно эхо повторил Вовчик.

Я даже вздрогнул от такого совпадения.

– Да куда, блин, бежать?

– Ну, это я уже не знаю. Что я тебе, Красный Крест? Ты мне лучше вот что скажи… Ты кому на ногу наступил?

– Да никому я не наступил. Был такой же, как ты, засранец. Смертью торговал. Никого не трогал.

– А тут ты чего делаешь?

– Ничего. Лечусь.

– Типа псих.

– Типа да, я и не отрицал никогда. Псих и есть. Блин… Делать-то чего?

– А хер его знает. Но тут ты не оставался бы. Потому как плохо тебе тут будет. Найдут тебя как-нибудь в петле из простыней, и готово. Отпелся. Отплясался.

Мне показалось, что Вовчик произнес это со скрытым злорадством. Видимо, его сильно злило, что я сумел его взять на испуг.

По полу потянуло уже невыносимо, я забрался на кровать с ногами и обернулся на дверь, словно ища там источник холода. И нашел.

Дверь была открыта.

Куда-то в черноту.

Там не было коридора, окон, множества закрытых дверей. Только чернота, чернотища, из которой несло жуткой, пронзительной сыростью.

В этот момент пропало все. Нервно курящий Вовчик, который все еще говорил что-то не имеющее уже ровным счетом никакого значения, пускающий во сне слюни клинический идиот Ленечка, доктора, таблетки, наркотики. Даже смерть не имела значения. Потому что то, что я видел, было значительно хуже смерти. Значительно хуже всего, что могла представить моя фантазия.

Из этой темноты до меня долетали призраки звуков, словно умершие когда-то песни, стихи, слова теперь разлагались там. Превращаясь в зловонную жижу, душно чадящую звуками, которым не было места в мире живых. Там, за гранью порога, было нечто. Оно приближалось. Подходило все ближе и ближе к открытому проему, старательно избегая полуживых полосок света, иссеченных тенями веток за окнами. Это нечто ждало меня там. Невидимое, но видящее все.

Я встал.

Моя тень пересекла комнату и уперлась головой в нездешнюю черноту. Увидев, как пропадает там эта эфемерная часть меня, как растворяется в той черноте моя тень, я с превеликим трудом подавил рвоту. Сделал шаг. Все глубже погружаясь тенью в это. Еще шаг.