Книга Прежде чем я упаду, страница 52 – Лорен Оливер

Будильник вырывает меня из темноты, как из глубин озера. Я просыпаюсь, задыхаясь. В пятый раз наступает двенадцатое февраля, но сегодня я испытываю облегчение. Я выключаю будильник и лежу в кровати, наблюдая, как молочно-белый свет медленно крадется по стенам, и ожидая, когда уймется сердцебиение. Солнечный лучик бежит по коллажу, подаренному Линдси. Внизу блестящими розовыми буквами написано: «Я буду любить тебя всегда». Сегодня мы с Линдси снова друзья. Сегодня на меня никто не злится. Сегодня я не стану целоваться с мистером Даймлером или рыдать в одиночестве на вечеринке.

Ну, не совсем в одиночестве. Я представляю, как солнце медленно заполняет дом Кента, пузырится, словно шампанское.

Мысленно я составляю список всего, что мне хотелось бы сделать в жизни, как будто все еще возможно. Большинство пунктов совершенно безумные, но мне плевать, я просто составляю список, как если бы следовать ему было ничуть не сложнее, чем списку покупок в продуктовом магазине. Полетать на личном самолете. Съесть свежеиспеченный круассан в парижской булочной. Проскакать на лошади из Коннектикута в Калифорнию, останавливаясь по пути только в лучших гостиничных номерах. Есть пункты попроще: сводить Иззи на Гусиный мыс, который я обнаружила, в первый и единственный раз сбежав из дома. Заказать в закусочной «Лукуллов пир» чизбургер с беконом, молочный коктейль и целую тарелку картошки фри, политой расплавленным сыром, и съесть все без угрызений совести, как я обычно поступаю в день рождения. Побегать под дождем. Слопать яичницу-болтунью, не вылезая из постели.

Когда Иззи пробирается в комнату и запрыгивает на кровать, я уже спокойна.

— Мама говорит, тебе пора в школу.

Она толкает меня головой в плечо.

— Я не пойду в школу.

Вот как все начинается. Один из лучших — и худших — дней в моей жизни начинается с этих пяти слов.

Я хватаю сестру за живот и щекочу. Она упорно носит старую футболку с Дашей-следопытом, такую маленькую, что большая розовая полоска живота — единственного жирка на теле сестры — торчит наружу. Иззи верещит от смеха и откатывается в сторону.

— Хватит, Сэм. Умоляю, хватит!

Когда мама подходит к двери, Иззи визжит, хохочет и молотит руками и ногами.

— Уже без пятнадцати семь. — Мама стоит в дверном проеме, старательно выровняв носки по облупившейся красной черте, проведенной много лет назад. — Линдси приедет с минуты на минуту.

Иззи отпихивает мои руки и садится с сияющими глазами. Я никогда не замечала, как она похожа на маму. На секунду мне становится грустно. Жаль, что она так мало похожа на меня.

— Сэм щекоталась.

— Сэм сейчас опоздает. И ты тоже.

— Сэм не пойдет в школу. И я тоже.

Сестра надувает грудь, будто готовится к битве. Возможно, с возрастом она станет больше похожа на меня. Возможно, когда время снова тронется с места — даже если оно унесет меня прочь, словно мусор приливом, — ее скулы поднимутся, кости вытянутся, а волосы потемнеют. Мне нравится думать, что так и будет. Мне нравится думать, что когда-нибудь люди будут говорить: «Иззи так похожа на свою сестру Сэм».

«Помните Сэм? Она была хорошенькой», — скажут они. Не знаю, что еще они могут сказать. «Она была доброй. Все любили ее. По ней скучали». А может, и ничего из этого.

Встряхнув головой, я возвращаюсь к мысленному списку. Поцелуй, от которого мне покажется, что голова вот-вот взорвется. Медленный танец посреди пустой комнаты под потрясающую музыку. Купание в океане в полночь без одежды.

Мама трет лоб.

— Иззи, иди завтракать. Все уже наверняка готово.

Сестра перебирается через меня. Я сжимаю складку ее живота. Она в последний раз взвизгивает, спрыгивает с кровати и вылетает за дверь. Единственное, что способно заставить Иззи так быстро бегать, — поджаренный рогалик с корицей и изюмом, намазанный арахисовым маслом. Жаль, я не могу кормить ее рогаликами с корицей и изюмом, намазанными арахисовым маслом, каждый день до конца ее жизни, набить ими весь дом.

Избавившись от Иззи, мама мрачно на меня смотрит.

— Что случилось, Сэм? Ты заболела?

— Не совсем.

В моем списке нет ни единой секунды, проведенной в кабинете врача.

— Тогда в чем дело? Мне казалось, ты обожаешь День Купидона.

— Обожаю. Вернее, обожала. — Я опираюсь на локти. — Вообще-то это довольно глупо, если подумать.

Мать поднимает брови.

Я начинаю болтать, не слишком задумываясь о смысле слов, но после понимаю, что была совершенно права.

— Суть в том, чтобы показать другим, как много у тебя друзей. Но всем и так известно, сколько у тебя друзей. И больше их от этого не становится. И в отношениях со старыми друзьями тоже ничего не меняется.

Уголок маминого рта ползет вверх.

— Тебе повезло, что у тебя хорошие друзья и ты знаешь об этом. Уверена, розы очень важны для многих.

— Ну, просто все это довольно сомнительно.

— Такие речи несвойственны для Саманты Кингстон.

— Может, я меняюсь.

Этого я тоже не думала, пока не произнесла. А вдруг это правда? У меня появляется проблеск надежды. Возможно, в конце концов, и у меня есть шанс. Возможно, я должна измениться.

Мама смотрит на меня, как на кулинарный рецепт, который ей не под силу.

— Что-то случилось, Сэм? Проблемы с друзьями?

Сегодня ее расспросы почти не раздражают. Сегодня они кажутся скорее забавными. Как бы мне хотелось, чтобы главной бедой была ссора с Линдси или глупость, которую ляпнула Элли.

— Не с друзьями. — Надо ее как-то отвлечь. — С… Робом.

— Вы поссорились? — морщит лоб мама.

Я забираюсь в кровать чуть глубже в надежде показаться расстроенной.

— Он… он бросил меня.

В некотором роде так и есть. Не то чтобы он со мной порвал, но, судя по всему, наши отношения были не настолько серьезными, как мне казалось. Разве можно всерьез встречаться с человеком, который тебя совсем не знает?

Срабатывает даже лучше, чем я ожидала. Мама прижимает руку к груди.

— О господи, милая! Что случилось?

— Просто не сошлись характерами.

Теребя краешек одеяла, я вспоминаю о множестве вечеров, проведенных наедине с ним в подвале, надежном укрытии от остального мира, залитом синим светом. По большому счету не такой серьезный срок, чтобы выглядеть расстроенной. У меня дрожит нижняя губа.

— Кажется, я никогда не нравилась ему по-настоящему.

Много лет я не была настолько откровенна с матерью и внезапно ощущаю себя очень уязвимой. Перед глазами вспыхивает сцена, как в пять или шесть лет я стою перед ней совершенно голая, а она внимательно ищет клещей. Я зарываюсь в покрывала и сжимаю руки в кулаки, так что ногти впиваются в ладони.