Книга Мать Сумерек, страница 133 – Анастасия Машевская

— Почему это? — Кхассав искренне удивился, потому что Джайе мог запретить что угодно. Бансабира явно не Джайя, но ведь право, не из страха же Сагромах потворствует ей во всем.

— Если бы вы хоть раз видели, как сияют её глаза, когда она делает что-то в её представлении стоящее, вы бы не спрашивали. Не могу я ей запрещать. То, что действительно нежелательно, она сама никогда не попытается сделать, но здесь… — Сагромах развел руками, — у меня нет прав.

Кхассав долго не находил, что сказать. Наконец, усмехнулся:

— Вы поэтому так стараетесь заиметь ребенка? Надеетесь, что на сносях она перестанет кидаться на корабли для китобойни при всяком удобном случае?

Маатхас засмеялся.

— Ну, и это тоже. Но прежде всего, потому, что нет смысла заниматься любовью в полсилы или во имя обязательств. Да и потом, Бансабира молода и роскошна — не буду стараться я, и появится шанс однажды обнаружить её с кем-то еще.

— А я думал, что тут у вас верность в порядке вещей, — подколол раман.

Маатхас посмотрел на Кхассава искоса и свысока.

— Похоже, мне одному вы не скажете, зачем явились. Я дам вам знать, когда Бану проснется.

Маатхас поднялся и пошел в дом.

— Сагромах! — окликнул Кхассав, поднимаясь тоже.

— Прошу простить, — мужчина обернулся, и в его непримиримых чертах Кхассав, наконец, признал полноценного хозяина здешних широт. — Судя по опыту общения с вами и Дайхаттом, на юге принято болтать с другими мужчинами, пока ваши жены мерзнут в постелях в одиночестве. Мне пора.

* * *

Когда Бансабира проснулась утром, Маатхас уже пособничал в хозяйстве сыновьям Геда и Аргерль. Танша огляделась, пошарила рукой по оленьей шкуре. Пальцы наткнулись на мелкий предмет. Взяв, Бану рассмотрела: маленький кругленький амулетик из моржовьей кости. Скорее, декоративный, чем с каким-то значением. Бансабира улыбнулась: всякий раз, когда Сагромах уходил раньше, он оставлял что-нибудь вместо себя: записку, речной камушек, необычно обточенный или какого-нибудь диковинного окраса; цветок, когда дело было в танааре и летом — что угодно.

Бансабира улыбнулась и подняла глаза. Анаис уже была здесь.

— Я вам помогу?

Бансабира улыбнулась: да, было бы здорово.

Управившись с утренними делами, Бану помогла девушке убрать ночное лежбище, передвинуть столы на центр зала. Мало-помалу до помещения доносился соблазнительный аромат утреннего свежего хлеба.

— Тану, — к ним заглянул Арл. — Вы проснулись, отлично. Тан спрашивал.

Бану подняла брови:

— Утра тебе, Арл. Где он?

Арл проводил. Сагромах встретил жену не один — Кхассав стоял рядом.

— Привет, — Сагромах колол дрова. Едва он опустил топор и сделал шаг к Бану, та уже юркнула к мужу в объятие и коротко поцеловала в губы.

— Привет, — ответила Бану.

— Есть разговор.

— Да, догадывалась.

Сагромах, потянув сладкий запах женщины, отпустил её и снова взялся за топор.

— Честно сказать, не думал застать вас в такой ситуации, — Кхассав сразу взял деловой тон, чтобы таны поняли, что играть он может какую угодно роль, но его владычества это никогда не отменит.

— Вы о китобойне или о том, как вчера ночью слюни пускали от зависти под нашей дверью? — утонила Бану. Маатхас опустил уголки губ в безмолвной усмешке. Он методично колотил бревна, внутренне подбираясь и будучи готовым к любому обстоятельству.

— Вам стоило попросить себе спальню, если не хотели быть увиденными.

Бану переглянулась с мужем.

— Так о чем у вас речь?

— Моя мать умрет еще до мартовского равноденствия. Пора готовить поход на Мирасс. В нашу последнюю встречу пять лет назад вы обещали подумать над ситуацией, но я так и не получил вашего ответа с согласием или отказом.

— Пять лет назад мне казалось еще перспективным поучаствовать в подобном походе хотя бы ради того, чтобы досадить вашей матери. Но если, как вы говорите, раману Тахивран вскоре умрет, у меня не останется никаких связей с династией.

— Ну, некоторые все же есть, — отозвался Кхассав. Утренняя свежесть продирала до костей, и он кутался в плащ, как мог. Бану с интересом подняла брови. — Представитель. Ваш танаар остался единственным, кто не послал в столицу своего представителя. Прежде у вас не было родичей подходящего возраста, но сейчас вашему младшему брату уже около шестнадцати. Возраст, необходимый для представительства танаара в столице — четырнадцать лет. Вы нарушаете закон Яса, тану.

Сагромах рассмеялся.

— Государь, серьезно, — позвал он. — Оглянитесь, — Маатхас раскинул руки. — Вы думаете здесь еще действуют ясовские законы?

— Тем не менее, — Кхассав прочистил горло. — Разговор нам предстоит серьезный, и, разумеется, было бы лучше провести переговоры в чертоге. Любом из ваших двух.

— Да, Арл сказал мне, в чем вы заинтересованы, — проговорила Бану. — Ежегодно мы возвращаемся в Лазурный чертог к первой неделе декабря. Моего сына Гайера привозят из Серебряного танаара, и все мы собираемся на празднование дня моего рождения. А потом перебираемся или в крепость нашего бракосочетания, или ко мне. Но до восхождения в небесах Того, Кто-носит-на-своем-теле-змей, и речи не может быть об отъезде. Хотите — присоединяйтесь к нам. Только учтите, что южан здесь не любят, особенно династию. В наших землях ни для кого не секрет причастность вашей матери к Бойне Двенадцати Красок. И к многовековой неприязни теперь примешалась ярость и ненависть.

— Постарались на славу, стало быть, — Кхассав оглядел Бансабиру с головы до ног. Видать, много ушло времени, чтобы на всех северных углах узнали о вмешательстве в Бойню Яасдуров.

— Еще бы, — добавил Сагромах. Раман посмотрел на мужчину и шагнул вперед, будто ненароком оставляя Бану позади. Маатхасу не понравилось. Он поудобнее перехватил топор и выпрямился.

— Послушайте, я приехал не угрожать и не требовать. Мне нужны союзники вроде вас, — раман посмотрел на Сагромаха. — Мне нужны могучие северные дома.

Бансабира вздохнула: и впрямь, желай Кхассав конфликта, пришел бы с армией, а он до сих пор, что бы ни случилось — а случилось уже немало — сносил все без возражений.

— Вы же видите, — вздохнула Бану, смягчившись. Она подошла к Сагромаху. — Эти люди бьются за собственную жизнь все время, которое им отпущено прожить. Вся их судьба — воевать с чудищами, чтобы не умереть с голоду. С декабря по апрель здесь нет даже хлеба, а тот, что есть летом, привозим мы. О какой войне я могу их попросить?

— Но каждый из них стоит десяти элитных солдат из подданных других домов! Вы же сами видите, насколько у них могучие руки и ноги! Да некоторых из них даже не всякий конь утащит! Никакой не утащит! Вон, как этот, например, с оборванным именем… Бьё!