Онлайн книга «Библиотека в Париже»
|
Каким читателем была мисс Ридер? В отличие от меня она бы, пожалуй, никогда не оставила книгу открытой из-за отсутствия закладки. И не позволила бы книгам скапливаться под ее кроватью. Она могла бы читать четыре или пять одновременно. В ее сумке наверняка лежит какая-нибудь книга, чтобы читать ее в автобусе, катящем через город, – из тех, которые она считает лучшими друзьями и спрашивает у них совета. И еще из тех, о которых никто и не слышал, – это ее тайное наслаждение в дождливый воскресный день… – Кто ваш любимый автор? – спросила мисс Ридер. Кто ваш любимый автор? На такой вопрос невозможно ответить. Разве может человек выбрать кого-то одного? Вообще-то, мы с моей тетушкой Каро разработали категории: авторы умершие и здравствующие, затем иностранные, французские и так далее, – чтобы избежать необходимости выбора. Я подумала о тех книгах в читальном зале, к которым прикасалась несколько мгновений назад, о книгах, которые коснулись меня. Я восхищалась образом мысли Ральфа Уолдо Эмерсона: «Я не одинок, пока читаю и пишу, хотя никого нет рядом со мной», а еще Джейн Остин. Хотя эта писательница принадлежала к XIX веку, для многих современных женщин все было так же: их будущее определяли те, за кого они выходили замуж. Три месяца назад, когда я сообщила своим родителям, что мне не нужен муж, папа́ лишь фыркнул и тут же начал каждое воскресенье приглашать к обеду кого-нибудь из своих подчиненных. Он словно подавал его на большом блюде, как маман подавала жареную индейку, посыпанную петрушкой: «Марк не пропустил ни одного рабочего дня, даже когда болел гриппом!» Или… – Вы вообще ведь читаете? Папа́ всегда считал, что у меня язык работает быстрее ума. И я, чувствуя досаду, наконец ответила на первый вопрос мисс Ридер: – Из ныне покойных авторов мой любимый – Достоевский, потому что мне нравится его Раскольников. Он не единственный, кто хотел бы стукнуть кого-нибудь по башке. Последовало молчание. Ну почему я не ответила нормально – не назвала, например, Зору Нил Херстен, мою любимицу среди современных авторов? – Было честью для меня познакомиться с вами… Я направилась к двери, понимая, что собеседование закончено. Когда мои пальцы уже коснулись фарфоровой ручки двери, я услышала голос мисс Ридер: – «…отдайтесь жизни прямо, не рассуждая; не беспокойтесь – прямо на берег вынесет и на ноги поставит». Мои любимые строки из «Преступления и наказания». 891.73. Я обернулась. – Большинство кандидатов говорят, что их любимый автор – Шекспир, – сказала мисс Ридер. Единственный автор, у которого есть собственный номер в классификации Дьюи. – Некоторые упоминают «Джейн Эйр». Это и было бы нормальным откликом. Почему я не назвала Шарлотту Бронте или любую из Бронте, если уж на то пошло? – Мне тоже нравится Джейн. Сестры Бронте делят один номер – 823.8. – Но ваш ответ мне понравился. – Вот как? – Вы сказали то, что чувствовали, а не то, что, как вы могли подумать, мне хотелось услышать. Это было правдой. – Не бойтесь отличаться от других. – Мисс Ридер наклонилась вперед; ее взгляд, умный, уверенный, встретился с моим. – Почему вы хотите работать здесь? Я не могла назвать ей настоящую причину. Это прозвучало бы ужасно. – Я выучила десятичную систему Дьюи и окончила библиотечную школу. Мисс Ридер посмотрела на вкладыш к моему диплому: – У вас впечатляющие оценки. Но вы не ответили на мой вопрос. – Я читательница этой библиотеки. Люблю английский язык… – Это я и так вижу, – произнесла она, и в ее тоне прозвучал оттенок разочарования. – Спасибо, что не пожалели времени. Мы сообщим вам о решении через несколько недель. Уже выйдя во двор, я огорченно вздохнула. Наверное, следовало признаться, почему я хочу получить эту работу. – Что случилось, Одиль? – спросила профессор Коэн. Я обожала ее лекции по английской литературе, она читала их в Американской библиотеке, их слушали стоя. Постоянно с пурпурной шалью на плечах, профессор делала доступными самые обескураживающие книги, вроде «Беовульфа», ее лекции были живыми, приправленными лукавым юмором. Коэн сопровождал шлейф скандалов, вместе с сиреневой ноткой ее духов. Говорили, что мадам профессор родом из Милана. Что она была прима-балериной, бросившей и звездную карьеру, и скучного мужа, чтобы сбежать с любовником в Браззавиль, в Конго. Когда же Коэн одна вернулась в Париж, то начала учиться в Сорбонне, где, как Симона де Бовуар, сдала l’agrégation, невероятно трудный государственный экзамен, чтобы получить право преподавать в высшей школе. – Одиль?.. – Я выглядела дурой на собеседовании по приему на работу. – Такая умная молодая женщина, как вы? А вы сказали мисс Ридер, что не пропустили ни одной моей лекции? Вот бы все мои студенты были такими же преданными! – Мне не пришло в голову упомянуть об этом. – Как и обо всем, что вы хотите ей рассказать в благодарственной записке. – Она меня не возьмет. – Жизнь – это схватка. Вы должны сражаться за то, чего желаете. – Я не уверена… – А я уверена, – возразила профессор Коэн. – Подумайте о тех старомодных мужчинах в Сорбонне, которые точно так же нанимали меня. Я чертовски потрудилась, чтобы убедить их: женщина способна читать университетские курсы лекций! Я посмотрела на нее. Прежде я замечала только пурпурную шаль профессора. А теперь увидела ее стальные глаза. – Быть настойчивой совсем неплохо, – продолжила Коэн. – Хотя мой отец жаловался на то, что я всегда оставляю за собой последнее слово. – Мой тоже… Он называет меня неумолимой. – Так используйте это свое качество. Она была права. Героини моих любимых книг никогда не сдавались. Профессор Коэн считала, что я должна выразить свои мысли в письме. Конечно, написать все гораздо легче, чем высказать лицом к лицу. Я могу зачеркивать написанное и начинать сначала хоть сотню раз, если понадобится. – Вы правы… – ответила я. – Конечно я права! Я сообщу директрисе, что вы всегда задаете на моих лекциях самые интересные вопросы, а вы не сомневайтесь, что все получится. И, резко развернувшись, отчего ее шаль взлетела в воздух, профессор быстрым шагом вернулась в библиотеку. Как бы плохо я себя ни чувствовала, кто-нибудь в Американской библиотеке всегда умудрялся помочь мне и исправить мои ошибки. Эта библиотека была не просто стенами и книгами, ее основой были заботливые люди. Я могла проводить время и в других библиотеках, с их жесткими деревянными стульями и их вежливыми «Bonjour, мадемуазель. Au revoir, мадемуазель». Ничего плохого не было в этих bibliotheques, им просто не хватало духа товарищества. Но Американскую библиотеку я ощущала как свой дом. |