Книга Трущобы Петербурга, страница 20 – Константин Туманов

Глядя на мужа, который перед уходом на ночное дежурство заботливо прикрыл ее одеялом и перекрестил, она чувствовала, что сердце ее разрывается на части, и у нее был даже порыв соскочить с постели и, упав к его ногам, сознаться в своей вине, но вовремя одумалась. Она знала отлично горячий нрав этого добродушного человека, и сознайся она, он моментально ее убьет.

Она лежала и смотрела на сидевшего за столом Фому, который, предварительно выпив, аппетитно закусывал.

«Вот что значит чистая совесть, — думала она. — Ест себе и знать ничего не хочет… А мне и кусок в горло нейдет, а подойдешь к зеркалу, посмотреть на себя страшно».

Видя, что хозяйка его лежит с открытыми глазами, на которых блестели слезы, Фома заботливо спросил:

— Марья Васильевна, не хочешь ли попить чайку? Сейчас самовар ставить буду.

— Спасибо, я не хочу, пей сам.

— Ах, проклятые бабы, — возмущался Фома. — Супротив кого они такую мораль напущают? Супротив людей, от которых, окромя добра, никто ничего не видел! Хорошо, что из деревни прислали, и все объяснилось, кто этому причиной, а то бы, долго ли до греха, поверил и скандал бы затеял… Эх, народ!

Только под утро забылась Марья тяжелым сном и проснулась в десять часов утра.

В дворницкой никого не было, потому что Фома ушел в адресный стол, а Иван — в участок, второй же подручный был отказан за ненадобностью.

Наскоро одевшись и умывшись, не причесав даже головы, Марья пошла к Кравцовой.

Как нарочно, Олимпиада была одна, потому что все ее сожители, в том числе и Ланцов, разошлись кто куда по своим темным делишкам.

— Кто там? — крикнула она, не выходя из комнат.

— Это я, — отозвалась Марья, запирая за собою дверь.

— Иди сюда!

Дементьева вошла в небольшой кабинет, где за письменным столом сидела Кравцова и что-то писала.

— Садись, пока моих чертогонов здесь нет, я хочу серьезно поговорить с тобой. Да что это? Ты страшно бледна!

— Ах, Олимпиада Павловна, вы бы знали, что вчера случилось! — сказала Дементьева и горько заплакала.

— Опять слезы! — воскликнула Кравцова, сердито швыряя в сторону перо, которое воткнулось острием в пол.

Марья поспешила поднять его и, кладя на стол, проговорила сквозь слезы:

— Простите, но вы бы знали…

— Главное, не реви. От слез красота лица портится и муж любить не станет. Ну, говори, что у тебя там стряслось?

Выслушав рассказ Марьи про письмо и про распространяемые про нее сплетни, Кравцова покачала головой и сказала:

— Это и должно было случиться. Но может быть и хуже. Ты говоришь, что Иван послал Фому в адресный стол?

— Да, послал.

— Значит, встреча между братьями будет неминуема и Иван узнает всю правду.

— Разве Матвей все знает?

— Да как же ему, подлецу этакому, и не знать, когда все они вместе с моими одна шайка? Ты только одно пойми: этого только и нужно, чтобы возбудить в твоем муже ревность, чтобы он, Иван, в безумном гневе совершил что-нибудь такое, от чего он мог бы пропасть. Вот как нынче поступают родные братья!

— Господи! Что же мы с мужем против него сделали?

— Очень многое! Во-первых, твой Иван со своею честностью помешал Матвею обокрасть Бухтоярова. Разве это с его стороны не преступление? Вообще мне это страстно опротивело и омерзело. Я не могу равнодушно видеть окружающих меня зверей в образе человеческом, с которыми меня свело мое горе и мое собственное безумие.

Она судорожно схватила руку Дементьевой и продолжала:

— Я сама — несчастная, обманутая женщина! Обманутая моим первым любовником и им ограбленная, я осталась ни с чем, кроме красоты, которую и выставила на продажу всем, кому угодно. Я потеряла голову, не зная, что делать, я по уши погрязла в разврате… Я отдавалась тем, которые были для меня отвратительны, как любая гадина! Я думала, что этим я поправлю свои материальные обстоятельства для того, чтобы жить одиноко и в покое, но это мне не удалось, потому что у меня не хватило силы воли лазать бывшим со мной мужчинам в карманы за бумажником, что делают другие женщины. Наконец, мне это все страшно опротивело, тем более я начала уже дурнеть. Я бросила все и стала жить одна, но некоторые мужчины все еще продолжали преследовать меня своею любовью, и вот с одним из них я и сошлась.

— С Тимофеем Михайловичем?

— Какой он, к черту, Тимофей Михайлович! Когда я перебралась к нему, он был просто Илья Ильич Кубарев, я думала, что это настоящий купец, хотя разорившийся, который бросит кутежи, вновь примется за хозяйство и остепенится, так он и уверял меня, я поверила ему и согласилась, но потом оказалось, что он настоящий мошенник!

— Неужели?

— Иначе зачем ему нужно было переезжать сюда под вымышленным именем и называться братом этого Ковалева?

— Зачем это он так сделал?

— Зачем? Впрочем, пока этого я тебе объяснять не буду, потому что в этих делах ты глупа и ничего не смыслишь. А теперь я скажу только то, что, поселившись в этом доме, я поняла, что не перевелись еще хорошие люди, но и тех хотят погубить.

— Кто это хочет? — с испугом спросила Дементьева.

— Ах, оставь с этими вопросами! — крикнула Кравцова и топнула ногой. — Ничего я не скажу тебе до поры до времени, а скажу только одно, что нам с тобой надо бежать отсюда, да как можно скорей.

— Бежать?

— Ну да, что же остается иначе делать, особенно тебе?.. Прежде всего, ты мне скажи правду без всякой утайки, любишь ты этого Ланцова, то бишь, что это я… Этого Телегина?

— Право, не знаю… — сказала, покраснев, Дементьева. — Я и сама не знаю, что со мною делается. Вот как не вижу я его, то чувствую, как он мне опостылел, хуже ворога лютого, а как увижу, тянет меня к нему, просто удержу нет, и так тогда кажется мне, что век бы не отошла от него.

— Да, это правда, я и сама испытала на себе… В этом человеке есть что-то такое, против чего не может устоять ни одна женщина, как бы она ни была добродетельна. Одни его поцелуи чего стоят…

Олимпиада при этих словах густо покраснела и махнула рукою, как бы желая отогнать от себя какое-то видение.

— Но теперь я чувствую то же самое, что и ты, я ненавижу его, как пса смердящего, и хотела бы как можно поскорей избавиться от него.

— Должно быть, он слово такое знает, — сказала Марья.

— Ну, одним словом, плакать не будешь, когда с ним расстанешься?

— О, скорей бы избавил от него Господь! Грех тут только один.

— Значит, у нас с тобой желания одинаковы. Отлично! А насчет мужа и беспокоиться тебе будет нечего. Я все обдумала как следует; сперва он, понятно, взбесится, подумает, что ты сбежала с любовником, а тем временем я и сама зевать не буду. После того как мы устроимся как следует, я первым долгом напишу письмо Екатерине Семеновне, в котором будет объяснено, что ты перед мужем невинна как голубица, и что всю эту историю придумали Матвей, Телегин и компания, потом и к самому Ивану пошлем письмо, чтобы он ни о чем не беспокоился, объясним, в чем дело, и даже пригласим его к себе. Поняла?