Книга Покров-17, страница 46 – Александр Пелевин

— Ага, — ответил я.

Так, стоп, это я только что танцевал вальс с мужиком? Ладно. Хорошо. Постараюсь не вспоминать об этом.

— Хороший ты мужик, писатель, — сказал Каменев, хватаясь за стакан.

— И ты хороший, — сказал я, делая то же самое.

Снова выпили.

— Ты не думай, я не это… — продолжил он, не зная, что сказать дальше.

— И не думаю, — ответил я.

— Хорошую ты песню спел, Серега, — сказал Каменев. — Слушай, писатель, а вот книга твоя…

Он замолчал и пьяно задумался, глядя в пустой стакан.

Я взял бутылку и разлил всем водку.

— Да, — сказал полковник, будто очнувшись. — Я не буду спрашивать, откуда ты знаешь про мертвых святых.

Я не знал, что ответить.

Мертвые святые во сне красноармейца Селиванова. Откуда это в моей книге?

Я попытался вспомнить, когда и в каких обстоятельствах написал этот фрагмент, но голова не соображала.

— Не знаю, — сказал я.

Полковник без тоста опрокинул стакан. Мы с Серегой последовали его примеру.

Туман в голове, господи, какой сладкий пьяный туман, как же этого здесь не хватало.

— Но хрен с ними, — продолжил полковник. — А вот твой Селиванов. Он выживет? Я просто книгу не дочитал.

Красноармеец Селиванов.

Помню, как придумывал его. Этого юношу из интеллигентной ленинградской семьи, попавшего на войну. У него дома, в голодном осажденном городе, добрые родители и пес Альберт. И он пишет стихи в блокноте, стесняясь показывать их однополчанам. Молчит. Мало шутит. Не то что балагур Игнатюк и его друг Пантелеев…

— Извини, — сказал я. — Он погибнет в бою за Недельное. Его отделение спрячется от обстрела в разрушенном храме, и их расстреляет штурмовой отряд немцев. Погибнут все.

— Ну вот что ж так, — грустно сказал полковник. — Мне нравится твой Селиванов. Что-то в нем… живое. Хотя и понятно, что не было его никогда.

Полковник загрустил, непослушной рукой взял бутылку — водка в ней кончилась.

— Твою мать, — сказал он и открыл вторую.

Разлил по стаканам.

— А может, перепишешь книгу? — сказал он. — Пусть Селиванов твой выживет? А?

Я не понимал. Впрочем, мне вообще трудно было что-то понимать. Пьяная голова, пьяная, мать ее, голова.

— Не понял. Переписать? Но ведь книга уже вышла давно.

— Не знаю! — отрезал полковник. — Второе издание, или как у вас там? Пусть выживет. А? Пусть! Ты же писатель, ты творец, ты можешь! Пусть он еще и Берлин возьмет!.. Пусть на гармони играет у развалин Рейхстага! Пусть едет домой из Берлина, пусть к семье вернется, к своему псу Альберту, пусть живет еще свою долгую счастливую жизнь! Пусть будет живой.

Пожалуйста. А?.. Пусть переживет всё вот это. Срань всю эту нашу безбожную, этот наш стыд и срам, всё это жалкое бессовестное время. Стыдно, твою же мать, как же стыдно. Как представлю, что они смотрят нам в глаза…

И снова выпил.

Я взглянул на Серегу — он был пьянее всех, глаза его помутнели, он раскачивался на стуле и смотрел на нас отупевшим взглядом с ангельской улыбкой. Кажется, он уже не здесь.

Полуголая женщина с календаря на стене смотрела на нас и призывно улыбалась белыми зубами.

— Блин, бардак устроили… — сказал полковник и нагнулся за листами бумаги, которые мы опрокинули на пол в танце.

Поднял несколько листов, стал рассматривать их помутневшими глазами.

Вдруг, глядя на один из листов, замер и широко раскрыл глаза. Стал беззвучно шептать что-то губами, быстро пробегая зрачками по тексту.

— Что-то не так? — спросил я.

Полковник не ответил. Он читал документ.

— Б-быть не может, — сказал он ошалевшим голосом.

А потом взглянул на меня.

Мы смотрели друг другу в глаза и молчали.

— Да что такое? — нетерпеливо спросил я.

Даже Серега, кажется, очнулся и наблюдал за полковником непонимающим взглядом.

Каменев снова перечитал документ. Он читал его снова и снова, не веря в то, что видит.

Схватился рукой за щеку, замотал головой, будто пытался прогнать дикое наваждение.

— Быть не может, — повторил он.

И снова посмотрел на меня.

А потом медленно заговорил:

— Когда ты убил майора Денисова, на месте был составлен протокол осмотра. Это такая бумага для следствия. Где, когда обнаружено тело, как оно лежит, что рядом, какие найдены улики, что изъято.

— И? — спросил я.

Полковник раскрыл папку на столе, стал копаться в бумагах, извлек оттуда лист и отдал его мне.

— Вот. Читай. Это копия протокола осмотра, которую отдали мне и которую я пришил к делу.

Я начал читать.

Труп старшего оперуполномоченного ОВД № 143 Восьмого ГУ МВД Денисова Игоря Валентиновича. Тело лежит лицом вверх. Голова расположена на юго-восток, левая рука направлена на восток, правая рука согнута под телом, левая и правая ноги направлены в сторону северо-запада, правая нога полусогнута в колене.

Ладно, хорошо. Это я его так выкинул из машины.

Финский нож в груди до упора. Следов борьбы не обнаружено. Сняты отпечатки пальцев. Всё как полагается.

На обочине следы транспортного средства, переходящие на асфальтированную дорогу. Анализ ширины колеи и беговой дорожки. Легковой автомобиль ВАЗ-2106 «Жигули». Ну да, моя машина.

А дальше целый абзац вымаран черной ручкой.

Я поднял взгляд на полковника. Тот смотрел на меня хмуро и пристально, будто вмиг отрезвел.

Дальше в документе — изъятые улики, время, дата, подписи…

— Видишь, что закрашено черной ручкой? — спросил полковник.

Я кивнул.

— А теперь смотри, — сказал он и протянул мне листок, который нашел на полу. — То была копия. А вот оригинал. Только сейчас увидел его.

Я взял листок и увидел, что здесь фрагмент текста уже не закрашен черным.

«Анализ рисунка протектора на асфальте показал, что автомобиль ВАЗ-2106 «Жигули» до совершения преступления направлялся от Покрова-17 в сторону блокпоста № 3. Далее обнаружены следы резкого разворота обратно».

Я ничего не понял.

Перечитал еще раз.

От Покрова-17 в сторону блокпоста № 3.

Полковник глядел на меня хмуро и сосредоточенно, будто заново узнавая мое лицо, а потом забрал листок, пробежался по нему взглядом еще раз и сказал:

— Ты не ехал в Покров-17. Ты ехал из Покрова-17.