Книга Рисунки на песке, страница 85 – Михаил Козаков

В рассказах Луспекаева не было ни тени обиды, уязвленного актерского самолюбия или кокетства. Он относился к популярности как ребенок и рассказывал об этом смешно, понимая, что главное в судьбе художника — «привлечь к себе любовь пространства, услышать будущего зов…».

А фамилия у него действительно не из легких. Впрочем, нам не привыкать. Когда я впервые увидел актера с фамилией Джигарханян, я готов был голову отдать на отсечение, что никогда не сумею ее выговорить. Однако выговариваю прекрасно. Так что дело не в фамилии — дело в актере. Если актер того стоит, то пусть его зовут хоть Отар Мегвинетухуцеси, придет время — освоим. Иностранцам, конечно, труднее. Когда всемирно известный Лоренс Оливье побывал у нас в стране и увидел Луспекаева на сцене БДТ, он сказал;

— У вас есть гениальный актер. Вот этот… Не могу выговорить фамилию, извините…

Он успел отсняться только в двух сценах Хозяина. Мне повезло: я видел всю сыгранную им роль, уже воплощенную, хотя и не зафиксированную на кинопленке. Она была сыграна на репетициях в гостиничном номере «Пекина», где Луспекаев жил, находясь в Москве; проигрывал он ее и у себя дома в Ленинграде, просто на улице или за городом, куда он всегда стремился и редко попадал, чтобы «продышаться и перевести дыхание от городской суеты…».

Луспекаев репетировал роль особенно. Я бы назвал это чувственным процессом вживания в образ. Никаких умозрительных построений, никакого теоретизирования, разговоров и споров вообще, к которым нередко прибегают актеры, как бы отдаляя от себя трудный процесс поиска. Это не значит, что он работал только на интуиции. Нет, он, конечно, разбирал каждую отдельную сцену и линию поведения персонажа в целом. Роман «Вся королевская рать» был зачитан им до дыр и весь испещрен карандашными пометками. Более того, иногда он приносил на репетицию записанные им накануне соображения, которые представлялись ему важными для решения сцены, роли и логики поведения его партнеров. Нередко возникал разговор об американских фильмах, например о том, как бы роль Старка сыграл Род Стайгер. В это время Сергей Бондарчук заканчивал съемки «Ватерлоо», где Стайгер снимался в роли Наполеона. Он тогда произвел сильное впечатление на своих советских партнеров, и разговоров о нем в кинематографических кругах ходило много. Луспекаев откуда-то узнал подробности его исполнения и любил о нем поговорить — о его раскрепощенности в работе на съемочной площадке. Мне кажется, что он устанавливал между Стайгером и собой внутреннюю аналогию.

— Вот они, заезды ихние, черт их подери, всегда свободные, уверенные перед камерой. Отчего это? Эдакая раскрепощенность, внутренняя свобода: мне, мол, все дозволено, что ни сделаю, все туда… Откуда это идет? Денег они, что ли, больше получают?

Кстати, о съемках фильма «Ватерлоо» рассказывали такой анекдот. На роль одного из сподвижников Наполеона, маршала, кажется, Даву, был приглашен Евгений Самойлов. На съемках Бондарчук подвел его к Роду Стайгеру (раньше они не виделись).

— Познакомьтесь, Род. Это наш выдающийся театральный актер, народный артист Советского Союза, лауреат Государственных премий Евгений Валерианович Самойлов, — сказал режиссер.

Стайгер учтиво поклонился.

— Честно признаться, я не очень силен в вашей иерархии. У нас в Америке никаких званий актерам не дают. Так что я не очень понимаю, что они означают. Американцы — люди практичные. Кто делает кассу, тот больше и стоит. По контракту я стою десять миллионов. А вы?

Самойлов напрягся, покраснел, стал что-то подсчитывать в уме, видимо, переводя рубли в доллары, а потом в сердцах выпалил:

— Да не х… я не стою!

И убежал.

Но это так, к слову. А Луспекаев продолжал:

— Вот говорят, за Стайгером на крышу отеля, где он гримируется в номере, вертолет прилетает и — «фьють»! — прямо на площадку… Тут, конечно, ручку вперед протянешь, — и Луспекаев вытягивал вперед огромную свою лапищу, — полки не то что на Москву, а на «Пекин», я имею в виду гостиницу, пойдут… А я утром перед съемкой в этом «Пекине» очередь в буфет отстою на своих культях, два яйца съем, приеду на студию и загораю два часа в гримерной, пока в павильоне свет ставят… а потом входи в кадр и чувствуй себя губернатором штата — Хозяином! Смех!

Вот так душу отведет, рассмешит окружающих, увидит их благодарные глаза — на талантливого человека смотрят по-особенному — и пойдет в павильон настоящим Хозяином.

Работал он над ролью истово. Это проявлялось во всем: в том, как он выстаивал на бесконечных примерках костюмов, как добивался точности покроя, как метался с художником по комиссионным, подыскивая американский плащ и шляпу для Вилли Старка. Купил за свои деньги золотой перстень-печатку, без которого не мыслил Хозяина, замучил гримера поиском фасона стрижки. А главное, бесконечно вчитывался, вчитывался в роль.

— Мне мой учитель по Малому театру Константин Александрович Зубов говорил: «Ты, Паша, запомни, тебе лично в искусстве надо только одно — вчитаться в роль, каждую фразочку на что-то свое, луспекаевское, опереть, а остальным тебя Бог не обидел».

Иногда он часами искал интонацию фразы. Известно, что это как бы противоречит системе Станиславского, и современные режиссеры часто говорят: «Не ищите интонацию!» Но у Луспекаева это шло изнутри, от желания «опереть» фразу на что-то личное, свое, луспекаевское, — и результат был превосходный.

В одной из двух сцен, в которых Луспекаев успел отсняться, рассказывается о том, как еще наивный провинциал Вилли Старк стал игрушкой в руках политических воротил. Его возили по избирательным собраниям, и он честно рассказывал о положении дел в штате, монотонно перечислял цифры и факты рассеянно внимавшим ему избирателям. В результате он был забаллотирован, что и требовалось его хозяевам, так как он изначально был намечен подсадной уткой в их политической охоте. Вконец расстроенный очередным провалом, Вилли Старк приходит в номер к своему приятелю Джеку (его играл я) и от Сэди Берк (Таня Лаврова) узнает, что послужил всего лишь марионеткой в предвыборной кампании своих боссов.

— Джеки, это правда? — тихо, со слезами на глазах, как ребенок, которого обманули, отняли любимую игрушку, спрашивал меня Луспекаев. И, получив утвердительный ответ, после паузы опять тихо и как-то горько, как бы прощаясь с иллюзиями прошлого, говорил скорее не нам с Лавровой, а самому себе:

— Я буду губернатором.

— Никем ты не будешь, безмозглый теленок! — кричала Сэди.

— Буду, — упрямо склонив голову, — и впрямь бык! — уже твердо произносил Луспекаев. — Буду.

Он встал с кресла, он вырастал из кресла.

— Буду!!!

Казалось, от силы его голоса Сэди отлетела в сторону.

— Я буду убивать их голыми руками!!! Вы меня слышите? Вот этими руками!!!

После первого дубля все, кто находился в павильоне — участники съемочной группы, осветители, рабочие, — начали аплодировать Луспекаеву. Такое в кино я видел в первый и, может быть, в последний раз в жизни.