Книга Пробуждение, страница 25 – Маргарет Этвуд

– Какое предложение? – спросила я.

Он говорил таким тоном, словно хотел продать мне что-то – журнал или членский билет.

Он очертил своей трубкой дугу.

– Это чудесное владение, – сказал он. – Что бы мы тут сделали, так это нечто вроде дома отдыха, где наши члены могли бы медитировать и созерцать, – он выпустил дым, – природные красоты. И, может быть, немного охотиться и рыбачить.

– Вы хотите это осмотреть? – спросила я. – Ну, дом и остальное.

– Должен признаться, я уже все видел; мы с некоторых пор присматриваемся к этому месту. Я много лет выбираюсь сюда порыбачить и взял на себя смелость, когда здесь, похоже, никого не было, побродить по окрестностям.

Он сдержанно хохотнул, этакий благонамеренный вуайерист, застигнутый с поличным; а затем назвал цену, которая позволила бы мне забыть о «Квебекских народных сказках» и детских книжках и обо всем прочем, по крайней мере, на какое-то время.

– Вы хотите что-то переделать? – спросила я.

Я представила мотели, многоэтажки.

– Ну, нам, конечно же, понадобится установить электрогенератор и септический отстойник; но в остальном – нет, я полагаю, мы захотим оставить все по-прежнему, в этом есть определенное, – он огладил усы, – сельское очарование.

– Сожалею, но участок не продается, – сказала я, – не сейчас; может, потом.

Если бы отец не был мертв, он бы, возможно, принял подобное предложение, но если он вернется сюда и обнаружит, что я продала его дом, то придет в бешенство. В любом случае у меня не было уверенности, что я буду владелицей всего этого. Это предполагало неведомые мне свидетельства о сделке, документ на собственность, официальные бумаги, а я никогда не имела дел с адвокатами; мне бы пришлось подписывать какие-то бланки или уставные ведомости и, возможно, выплачивать налог на наследство.

– Что ж, – произнес он с любезностью проигравшего. – Я уверен, предложение будет еще в силе, можно сказать, неопределенный срок.

Он достал бумажник и дал мне визитку, на которой значилось: «Билл Малмстром, Тини-таун, Вещи для ползунов и карапузов».

– Спасибо, – сказала я, – буду иметь в виду.

Я взяла Поля под руку и отвела в огород, будто бы для овощного бартера: я чувствовала, что обязана объяснить сложившуюся ситуацию, по крайней мере, ему, ведь у него из-за меня столько беспокойства.

– Ваша огород, она не так хорошо поживает, а? – спросил он, осматривая растительность.

– Да, – ответила я. – Мы только что пропололи его, но я хочу, чтобы вы взяли…

Я в отчаянии осмотрелась, вырвала вялый латук и протянула ему, с корнями и прочим, со всей признательностью, на которую была способна.

Он взял его, моргнул озадаченно.

– Мадам понравится, – сказал он.

– Поль, – произнесла я тише, – я не могу продать участок по той причине, что отец еще жив.

– Да? – он оживился. – Он вернулся, он здесь?

– Не совсем, – сказала я. – Прямо сейчас он в отлучке, как бы в походе; но, возможно, скоро вернется.

Я почти не сомневалась, что отец мог слушать нас в этот самый момент, притаившись в малиннике или за отвалом.

– Он пошел за деревьями? – спросил Поль, обижаясь, что отец к нему не обратился: они ходили вместе. – Ты видела его сперва, раньше?

– Нет, его здесь не было, когда я пришла; но он оставил мне записку, в некотором смысле.

– А… – Поль бросил настороженный взгляд в лес позади меня.

Было ясно, что он мне не верит.

На ланч мы ели цветную капусту Поля и кое-что из консервов, кукурузу и жареную ветчину. Когда мы приступили к баночным грушам, Дэвид спросил:

– Кто были те два старикана?

Должно быть, он видел их из окна.

– Один из них хотел купить это место, – ответила я.

– Готов спорить, это был янки, – сказал Дэвид, – я их за милю чую.

– Да, – подтвердила я, – но он из ассоциации по дикой природе, он для них хотел купить.

– Чушь собачья, – усмехнулся Дэвид, – он подставная пешка ЦРУ.

Я рассмеялась.

– Нет, – сказала я и достала визитку «Тини-тауна».

Но Дэвид был настроен серьезно.

– Ты не видела их в деле, как видел я, – бросил он мрачно, намекая на свое нью-йоркское прошлое.

– Что им может здесь понадобиться? – задумалась я.

– База, которую они построят, чтобы совать нос в чужие дела, – сказал он, – наблюдать за воздушной обстановкой с биноклями – не одно, так другое. Они знают, что это такое место, которое может иметь стратегическую важность во время войны.

– Какой войны? – спросила я.

– Ну, начинается, – сказала Анна.

– Это же очевидно. У них вода на исходе, чистая вода, они загрязняют все свои водоемы, так? А у нас воды в избытке, эта страна – почти сплошь вода, если посмотрите на карту. Так что скоро – я даю десять лет – они окажутся в отчаянном положении. Они попытаются заключить сделку с правительством, чтобы мы обеспечили их дешевой водой в обмен ни на что, на новые мыльные хлопья или что-то в этом роде, и правительство уступит, они будут кучкой марионеток, как обычно. Но к тому времени Националистическое движение станет такой силой, что заставит правительство отказать им; бунты, или киднеппинг, или что-то еще. Тогда свиньи-янки пошлют морпехов, им придется; люди в Нью-Йорке и Чикаго будут дохнуть как мухи, промышленность встанет, возникнет водный черный рынок, воду будут везти танкерами с Аляски. Они пойдут через Квебек, который к тому времени разделится; «Пепси» им даже помогут, они будут, как всегда, смотреть и посмеиваться. Они ударят по большим городам и выведут из строя коммуникации, возьмут власть в свои руки, может, постреляют подростков, и тогда ветераны движения уйдут в леса и начнут взрывать водопроводы, которые будут строить янки в таких местах, как это, чтобы провести туда воду.

Он говорил с такой убежденностью, как будто это уже происходило. Я подумала о руководствах по выживанию: если ветераны движения были похожи на Дэвида и Джо, они ни за что не выживут здесь зимой. Они не смогут получить помощь из городов, они заберутся слишком далеко, а местным будет все равно, они не станут возражать против очередной смены флага. Если они попробуют устроить набеги на отдаленные фермы, фермеры пойдут на них с ружьями. Американцам даже не придется ничего предпринимать – партизаны и так перемрут от голода и холода.

– Где ты достанешь еду? – спросила я.

– Что значит «ты»? Я просто размышляю.

Я представила, как об этом напишут потом в учебниках по истории: абзац с датами и кратким сообщением о произошедшем. Как это было в школах, с их нейтральной подачей: длинный перечень войн, и соглашений, и альянсов, и людей, получающих и теряющих власть над другими людьми; но никто никогда не станет разбирать мотивы, кто чем руководствовался, кто был прав, а кто виноват. Учителя произносили умные слова, вроде «демаркация» и «суверенитет», и не объясняли, что они значат, а мы не спрашивали: в средней школе полагалось сидеть, не моргая уставившись на учителя, как на киноэкран, и всякий вопрос был чреват, особенно для девочки. Если мальчик что-то спрашивал, другие мальчики издавали губами неприличные звуки, но если спрашивала девочка, другие девочки говорили ей потом в умывальной: «Думаешь, самая умная?» На полях параграфа с Версальским договором я рисовала узоры, растения с извилистыми ветвями, с сердечками и звездами вместо цветов. Я научилась рисовать незаметно, едва двигая пальцами.