Книга Про папу. Антироман, страница 12 – Евгений Никитин

Первую встречу с ним я помнил. Мы вышли из автобуса и выгрузили из него кубометр багажа.

– Хиршлишьвилкумн ишбиндерхузишехошмасти майннамиштфридришь, – сообщил Фридрих. Это был саксонский диалект. Или вроде того.

Мы что-то поняли.

Был он в пижамке и грустный. Но мы догадались: он тут главный.

Фридрих проверил бумаги.

Мой третий отчим, Изя не числился в документах. Он приехал в Германию на год раньше нас и официально находился в другом городе.

– Пускай живёт, – неразборчиво прорычал Фридрих и выдал нам ключи от общаги.

Изя с мамой поселились на одной кровати, а я на другой. Первым делом Изя отвёл нас в супермаркет и сказал:

– Ждите снаружи. Сделайте вид, что гуляете.

Мы ждали, поёживаясь. Было тревожно.

Через полчаса Изя вернулся и отдал нам два пакета с продуктами. Чек он оставил себе.

– Сейчас я вернусь в магазин и наберу по этому чеку те же самые товары, – объяснил Изя. – А на кассе возьму мороженое. Типа забыл сынишке мороженое купить.

Изя не стеснялся и ещё заставил нас с мамой проделать ту же операцию.

– А если у них как-то все показывается?

– Ничего не показывается. Мой способ верный.

Выяснилось, что Изя сначала поставил эксперимент. Пробил два раза один и тот же хлеб.

Изе не было стыдно.

– А мне пофиг, – говорил он. – Пускай расплачиваются перед еврейской нацией.

Этот трюк он проделывал каждую неделю и ни разу не был пойман.

Жизнь в общаге я помню смутно. У нас не было никаких социальных связей. Мы привезли из Молдавии магнитофон, оставшийся ещё от предыдущего отчима и слушали Моцарта. Изя шутил, что его имя образовано от слова «маца».

Иногда, как все, ходили в Цвингер смотреть на Рафаэля. Я познакомился с Яшей, одесским художником: он каждый день торчал перед сикстинской мадонной и бесконечно срисовывал её. Но получалось непохоже.

– Я тренируюсь, – объяснял он. – Научусь рисовать и стану делать инсталляции. Я придумал делать инсталляции из окурков.

– А зачем для этого уметь рисовать? – спросил я.

– Подрастёшь, поймёшь.

Но я так и не понял.

Фридрих иногда заглядывал к нам и проверял, на месте ли Изя. Что-то его беспокоило.

Он был довольно одинок. Но мы оказались свидетелями удивительного события: Фридрих взял себе жену из эмигранток – тётю Олю – и поселил у себя.

Тётю Олю и так все боялись, а после этого стали бояться ещё больше. Она готовила Фридриху щи. Она по-акульи нежно улыбалась маленькими жестокими зубками. Говорила мягко, но вкрадчиво. Тётя Оля установила в общаге абсолютную власть.

В тот день мы играли с Сеней в дурака с двумя бабушками. Потом я уговорил его перейти на шахматы. Бабушки сидели справа и слева от доски и все время охали. Сеня играл отвратительно. Подошла страшная тётя Оля.

– В шахматишечки играете… Молодцы, – блеснули зубки тёти Оли. – Не на деньги?

Бабушки охнули.

– На раздевание, – сказал я. – Если Сеня потеряет ещё одного слона, ему придется снять трусы.

Тётя Оля деликатно хихикнула.

– Главное, чтобы не на гельт. Азартные игры я запрещаю. У Фридриха могут быть проблемы.

На следующий день она донесла моей маме, возвращавшейся вместе с Изей с очередного набега на магазин.

– Ваш сын хамит взрослым. Вчера он сказал мне низость. Приструните его.

– За своими детьми следите, – ответила мама. Она была не в духе: устала от попыток убедить Изю прекратить свои махинации с продуктами.

– Я знаю, что вы делаете, – сказала тётя Оля.

Изя испугался. Тётя Оля имела в виду, что Изя живёт здесь не вполне легально. Но Изя, конечно, подумал про магазины. Он быстро нашел виноватого.

– Мне предатель в семье не нужен, – прошипел он мне потом. – Исполнится 18, и ты уйдёшь.

На этом рейды в супермаркет прекратились.

У тёти Оли никаких детей не было. Она затаила зло и стала настраивать Фридриха против нас.

Бойкая Лина однажды остановила Изю и сообщила ему:

– Против вас зреет заговор!

– Что такое? – спросил Изя.

– Фридрих сказал слабоумному Сене: «Некоторые люди думают, что тут можно устраивать Молдавию. Я с ними скоро разберусь!»

На следующий день Фридрих появился на пороге нашей комнаты и начал что-то по обыкновению бурчать на саксонском диалекте. Мы поняли только слово «вода» и «полицай».

Он имел в виду, что мы тратим слишком много воды, и Изе надо отсюда убраться.

Изя боялся «полицай». Он стал ночевать у художника Яши, а рано утром приходил в общежитие.

– Что он здесь делает? – спросил Фридрих через неделю. Он пришел с тётей Олей – она была переводчицей.

– Изя – гость. Он здесь больше не живёт, – объяснила мама.

Тётя Оля подстерегла Изю следующим утром. Визит командора застал нас врасплох – мы завтракали, Изя сидел в домашнем халате и сверкал из него волосатой грудью в благородной седине.

– Вон отсюда!

Обнаружилось, что Фридрих умеет кричать басом. Мы внезапно начали понимать по-саксонски.

– Я не уйду, – сказал ему Изя на идиш. – Днем я имею право здесь находиться.

– Я видела ночью его тапочки, – гордо заметила тётя Оля. – Он здесь ночевал!

– Я звоню в полицай! – закричал Фридрих.

Изя оделся и вышел во двор. Фридрих запер дверь.

Мы считали, что если Изя вернётся через час, когда все общежитие проснется, то это будет всё же «посещение». Мы открыли дверь изнутри, и Изя вставил в неё веточку, чтобы она не захлопывалась.

Это было ошибкой. Фридрих со злорадным видом сфотографировал эту веточку. Он явно что-то придумал.

Когда мы запустили Изю обратно, в дверь неожиданно постучала моя любовь, Лина. Я думал, она пришла мириться. Но вездесущая Лина пришла спасать Изю.

– Фридрих только что позвонил в полицию! Бегите!

Изя убежал.

Полиция приехала в общежитие и составила протокол о том, что Изя, по свидетельству Фридриха, «проникнул на территорию общежития и сломал дверь, поместив в нее деревянный предмет и совершив надавливания.»

На следующий день на первом этаже висело объявление, что «за порчу имущества господину Исааку Бронштейну объявлен хаусфербот». Это значило, что входить в здание Изе теперь было официально запрещено.

Изя стал жить у художника Яши. В обед он приходил на ближайшую к общаге трамвайную остановку, и я выносил ему в баночке гречневой каши.