Книга Рассекреченное королевство. Испытание, страница 106 – Ровенна Миллер

Я вздрогнула: лишь несколько дворян знали об этой секретной двери. Теодор посвятил меня в тайну, когда мы пытались предотвратить мятеж Средизимья.

– И ты знаешь, кто это был? – спросила я.

– Я так думаю, это был наш командор Отни, – светясь от гордости, поделился со мной догадками Фидж.

Искоса взглянув на Альбу, я покачала головой – надо же, у Красных колпаков нашелся загадочный союзник среди знати. Интересно, кто он. Может, Эмброз, подумала я, хотя о брате Теодора мы давно не получали никаких известий.

– Одним словом, мы напали на них в Каменном замке, выбили на улицу и вышвырнули вон из города.

Я бросила прощальный взгляд на старую крепость, на узкие щели бойниц и внушающие трепет высокие стены, завешанные красными флагами, трепетавшими на ветру истертыми краями.

Фонтан посреди площади был почти разрушен, вырезанные из камня фигурки оленей и лебедей – разбиты и обожжены. Вдоль витрин магазинов на ближайшей к фонтану улице стояли колодки – пыточные орудия, когда-то применявшиеся для воришек и прочих мошенников. Теперь им нашли новое назначение. Мне стало дурно, и даже Альба, побледнев, задрожала и отвернулась.

Закованные в колодках сидели мертвецы – мужчины и женщины, аристократы и аристократки в изодранных дождем и иссушенных солнцем одеждах – некогда тонких шелках и изысканных нарядах. Стена за их спинами была изрисована грубо намалеванными гербами вперемешку с непристойными поношениями. Люди же… Комок застрял у меня в горле, и меня чуть не вывернуло наизнанку. Мертвецы находились тут не меньше двух недель, они почернели и разложились, кожа их отслоилась, туловища вздулись, кости усохли, и бездыханные тела превратились в некое подобие жалких, бездарно вытесанных марионеток. Одного из них я опознала – Хардинголд. Его герб, два танцующих медведя, нещадно исказили, и теперь медведи болтались на виселице. Под гербом лежали еще два тела, но я не могла разобрать, принадлежало ли одно тело женщины в изорванном и заляпанном голубом шелковом платье Паулине.

– Вы их убили, а потом усадили здесь, словно кукол? Словно восковые фигуры? – сорвалась я на крик.

– Нет, мы их не… – Фидж вжал голову в плечи и, запутавшись в словах, начал заново. – Это такой способ наказания для тех, кто поддерживает роялистов.

– Создатель всемилостивый, – пробормотала Альба.

Я потеряла дар речи. Скользнув глазами по стене, я увидела еще один знакомый герб – Крестмонт. Под гербом, словно тряпичные куклы, валялись два тела. Крестмонт перехитрил самого себя, подумала я с тоской. Если бы он поехал на саммит вместо того, чтобы подстрекать к смуте, он бы остался жив. Искусная вышивка на его заляпанных грязью чулках приковала к себе мое внимание: предполагал ли он утром, когда подвязывал их, что его ждет жестокая казнь?

Мне хотелось рыдать горючими слезами: это не мой город, не моя Галатия, не мои друзья и соседи. Мои друзья не были способны на подобные злодеяния. Да, те люди выступали против реформ, они попрали закон, предали свою родину и, как я считала, заслуживали казни. Но не такой. Они не заслуживали пыток ради забавы палача, не заслуживали бесчестия ради увеселения толпы.

– Но почему так? – вскричала я.

– Командор Отни говорит, что есть два пути – либо присоединиться к нам, либо умереть. Третьего не дано. А это…

– А это наверняка доказало нравственное величие вашего правого дела, – бросила Альба. – Да помилуй вас Бог.

Фидж пропустил ее слова мимо ушей, я же взяла састра-сет за руку. Она крепко сжала мою ладонь в ответ.

– Командор Отни говорит, война есть война, – заупрямился мальчишка.

– Командор Отни сам затеял эту войну, – отрезала я, но отвращение, которое испытывала к Нико полгода назад, прошло – теперь я понимала, как тяжко ему приходится, как терзают его и неопределенность этой войны, и страх ее проиграть, ибо проигрыш означал его собственную безобразную смерть. – Аристократы, которых вы… казнили, в самом деле активно поддерживали роялистов? Никого не отправили на плаху только потому, что он – представитель знатного рода?

– Ясное дело, нет, – высокомерно вскинул голову Фидж. – Все делалось по-честному: схватили и судили.

Мне как-то мало верилось в справедливость подобного правосудия. Будь моя воля, я бы больше не задавала вопросов, но я должна была кое-что узнать.

– Брат принца Теодора, Эмброз, находился в городе, когда мы уехали на саммит…

– Ну и? – Фидж пнул попавшийся под ноги камень.

– Он ведь не среди тех, кто в колодках, верно?

Фидж побледнел.

– Если он за нас, то, разумеется, нет! Послушайте, мисс Софи, конечно, командору Отни за всеми не уследить, бывает, люди немного дают себе волю. Но мы и пальцем никого из королевской семьи не тронули, ясно?

От этого «мы» меня передернуло: двенадцатилетний паренек не должен принимать участие в войне и казнях.

– Командор Отни не может знать всех погибших наперечет.

– Конечно, я понимаю, – произнесла Альба, – что во время войны нет времени вести списки погибших, но скорбящие не перестанут молиться за спасение душ умерших.

Озадаченный Фидж раздраженно пожал плечами и махнул в сторону кафедрального собора.

– А вот и наш цейхгауз.

– Простите мою невежественность, я не из Галатии, – молвила Альба, – но это место больше похоже на храм.

– Командор Отни говорит, от одного товарного склада толку больше, чем от всех этих фимиамов и божественных песнопений, вместе взятых. Он говорит, что Святой Деве Галатии пора засучить рукава – молитвами сыт не будешь.

– О, так он у нас теперь и философ, – пробормотала я, и мы вошли внутрь.

Внутри, в свете ярко горевших свечей, сновали и трудились люди. Мужчины разбирали старые мушкеты, чистили их, смазывали маслом проржавевшие замки́. Напротив них старики – и мужчины, и женщины – отливали свинцовую дробь: расплавленный металл выливался в формы, а одна из женщин, по виду слепая, вела тщательный учет получавшимся свинцовым шарикам. В центре собора, рядом с алтарем, с которого сорвали узорчатые покровы и больше не окуривали ладаном, зарывшись в рулоны льна, сидели и шили молодые женщины.

У самого алтаря, прислонившись к нему спиной, сидела Алиса. На коленях ее покоилась груда небеленого льна. Не замечая меня, Алиса проложила длинный стежок и закрепила его невообразимо сложным узлом. Ее подрядили на грубую поденную работу, не имевшую ничего общего с тем, что она делала в моем ателье. Теперь вместо изящных платьев и элегантных стежков, которые когда-то умело накладывали ее ловкие пальцы, она мастерила простые рубахи – временную форму для армии голодранцев.

Прежде чем я успела хоть что-то сказать, из бокового нефа вынырнула Эмми с катушками ниток и кривобокой подушечкой для булавок в руках.

– Софи! – закричала она, выронила подушечку, и та шлепнулась у ног Алисы.