Книга Разговоры с друзьями, страница 35 – Салли Руни

Я: да

Я: капитализм использует «любовь» ради прибыли

Я: любовь – это дискурсивная практика, а неоплачиваемый труд – результат

Я: в смысле я понимаю, я так-то против любви

Бобби: это банально, фрэнсис

Бобби: мало говорить что ты против, надо что-то делать

Прочитав этот диалог, я встала с кровати и разделась перед зеркалом. Время от времени меня так и тянуло это сделать, хотя во мне ничего никогда не менялось. Тазовые косточки по-прежнему некрасиво выпирали по обе стороны живота, да и сам живот никуда не делся – круглый и дряблый на ощупь. Я была как желе, которое стряхнули с ложки до того, как оно успело застыть. Плечи усыпаны веснушками и лопнувшими фиолетовыми капиллярами. Какое-то время я просто разглядывала себя и чувствовала, как отвращение проникает все глубже, словно проверяла, как далеко оно может зайти. В конце концов я услышала, как в сумке звонит телефон, и пошла его искать.

Когда нашла, на экране высветился пропущенный вызов от папы. Я перезвонила, но он не ответил. К тому времени я закоченела, поэтому снова оделась, спустилась к маме и сказала, что навещу отца. Она читала газету сидя за столом и не подняла глаз. Вот и славно, сказала она. Передай, что я про него спрашивала.

Я шла знакомым маршрутом через весь город. Куртку я не захватила и, нажав кнопку дверного звонка, переминалась с ноги на ногу, чтобы согреться. Дверное стекло запотело от моего дыхания. Я позвонила еще раз, но это не помогло. Открыв дверь, я услышала только тишину. В коридоре пахло сыростью и чем-то похуже, кисловатым. Под столом валялся завязанный мешок с мусором. Я позвала отца: Деннис?

В кухне горел свет, я толкнула дверь и инстинктивно заслонилась рукой. Запах был настолько прогорклым, что ощущался физически, как жар или касание. Тарелки с недоеденной протухшей едой скопились на столе и рядом с мойкой, вокруг – грязные салфетки и пустые бутылки. Из приоткрытой двери холодильника на пол падал треугольник желтого света. По ножу, забытому в большой банке майонеза, ползала черная муха, еще четыре бились в оконное стекло. В мусорном ведре копошился выводок личинок – они слепо извивались, словно кипящий рис. Я попятилась и захлопнула за собой дверь.

В коридоре я еще раз набрала номер Денниса. Он не ответил. Оставаться в доме было невыносимо – будто смотришь, как близкий человек улыбается тебе, обнажая беззубые десны. Хотелось себя ущипнуть, чтобы вернуться в собственное тело, в его безопасность. Вместо этого я развернулась и вышла. Закрывая дверь, я натянула рукав на ладонь.

Стажировка в агентстве официально завершилась в начале сентября. Под конец надо было поговорить с Санни: обсудить планы на будущее, подвести итоги и вынести уроки, но мне нечего было ей сказать ни по одному из пунктов. В свой последний день я зашла к ней в кабинет, она попросила закрыть дверь и предложила сесть.

Итак, работать в литературном агентстве ты не хочешь, сказала она.

Я улыбнулась, словно она пошутила, она бросила взгляд на бумаги и отложила их. Облокотилась на стол, переплела пальцы и уткнулась в них подбородком.

Я за тебя переживаю, сказала она. Похоже, у тебя нет плана.

Да, чего нет, того нет.

Ты надеешься, что разберешься по ходу дела.

Я смотрела в окно позади нее – на красивые георгианские дома и проезжающие автобусы. Снова пошел дождь.

Расскажи, как каникулы, сказала она. Как у Мелиссы продвигается работа?

Я рассказала ей про Этабль, про Дерека, которого Санни знала, и про Валери, о которой была наслышана. Санни считала ее «суровой женщиной». Я слегка поморщилась, и мы рассмеялись. Я поняла, что не хочу уходить из кабинета Санни, будто еще не все закончено.

Я не знаю, что делать, сказала я.

Она кивнула и выразительно пожала плечами, мол, бывает.

Что ж, ты писала очень хорошие отчеты, сказала она. Если понадобятся рекомендации, дай знать. И я уверена, что мы скоро увидимся.

Спасибо, сказала я. За все.

На прощание она посмотрела на меня не то сочувственно, не то обеспокоенно и вернулась к бумагам на столе. Попросила, чтобы по пути я вызвала Филипа. Так я и сделала.

* * *

Тем вечером дома я допоздна переставляла запятые в длинном стихотворении, которое писала. Я заметила, что Ник в сети, и отправила ему сообщение: привет. Я сидела за кухонным столом с чашкой мятного чая, потому что молоко в холодильнике прокисло. Он в ответ спросил, получила ли я его имейл пять дней назад, и я ответила, что да, и добавила, мол, пусть он не волнуется из-за стремного телефонного звонка. Я не хотела рассказывать ему про больницу и почему я там оказалась. История еще не закончилась, и вообще было как-то неловко. Он сказал, что с тех пор, как мы с Бобби уехали из Франции, все по нас очень скучают.

Я рассмеялась про себя, хотя никто меня не видел. Я любила, когда он был так открыт, когда наши отношения походили на текстовый файл, который мы вместе писали и редактировали, на затянувшуюся секретную шутку, непонятную остальным. Мне нравилось, что мы как будто соавторы. Нравилось воображать, как он просыпается по ночам и думает обо мне.

Он позвонил. Его голос в телефоне был не таким уж пьяным – скорее сонным, в хорошем смысле. Мы обменялись признаниями, что скучаем друг по другу. Я держала чашку мятного чая, и она остывала под пальцами. Ник снова извинился за тот звонок. Я негодяй, сказал он. Не говори так, сказала я. Нет, я негодяй, сказал он. Подлец. Он рассказал, чем они занимались в Этабле, о погоде и о каком-то замке, куда они ездили. Я рассказала, что у меня закончилась стажировка, и он заметил, что я никогда в нее по-настоящему не вкладывалась. Может, меня отвлекала драма в личной жизни, сказала я.