Книга Я уезжаю!, страница 17 – Дана Шварц

И когда на мой лист падает тень, я сердито взмахиваю рукой возле головы, надеясь, что та исчезнет.

– Здравствуйте, – произносит голос позади меня.

Вскинув голову, я замечаю мужчину: у него красивый подбородок и волосы с проседью. Он улыбается.

– Вы американка, да? – Потом показывает на мой альбом. – Художница?

Я смотрю на него, а после опускаю взгляд.

– Ага.

Даже периферийным зрением мне видна его улыбка. Он подается вперед, пытаясь заглянуть в мой альбом. Но я не убираю локоть, загораживающий весь обзор, и он быстро сдается.

– Тут недалеко у моего друга небольшая галерея. Не хотите взглянуть?

Я молча продолжаю вырисовывать нос официантки, а потом говорю:

– Я работаю. – И больше ничего.

Он улавливает мой намек и уходит. Каким бы симпатичным он ни был, я не побегу со всех ног с каким-то незнакомцем из кафе, тем более когда я так близка к тому, чтобы нарисовать что-то действительно стоящее. Вот бы Ник видел, как я отшила этого красивого француза. Господи, нет, нельзя сейчас думать о Нике! Мне плевать, видит он меня или нет.

Тут я бегло задумываюсь: Лена до сих пор моя лучшая подруга или нет? Может, он все ей рассказал и теперь они оба меня ненавидят? При мысли об этом мои внутренности перекручиваются, как раздавленная банка из-под колы. Я выкидываю все ненужное из головы и продолжаю думать только о девушке перед собой.

Должно быть, проходит не больше пяти минут, но, когда она со вздохом уходит на кухню и я опускаю блокнот, у меня дико болят пальцы. Я даже не думала, что настолько крепко сжимала карандаш.

Сначала я горжусь собой. Рисунок хороший, это скажет любой. Пропорции правильные и точные, тени показаны верно, выглядит… интересно. Но женщина на бумаге не похожа на официантку. Мне не удалось передать ее грусть, тревогу – то, как безнадежно она смотрела в никуда, как девушка с картины «Абсент».

Первый мой порыв – уничтожить рисунок. Выдрать его из альбома и порвать на мельчайшие кусочки, которые усеют пол кофейни бумажным снегом. Но это же хороший рисунок. Может, не совсем правильный, но хороший.

Тогда я думаю о дедушкиной записке. Чувствую ли я, что знаю эту женщину? Если судить по рисунку, то вот какой я себе представляю ее: за тридцать, живет с мужчиной по имени Жан-Клод, который работает экскурсоводом и не может решиться на брак. Когда-то, очень давно, он изменил ей, но поклялся, что такого больше не повторится. А она по-прежнему переживает, работает официанткой и на всякий случай откладывает деньги на личный сберегательный счет. В этом кафе она проработала достаточно долго, чтобы заслужить повышение, но все время отказывается от него. У нее есть кот, которого зовут каким-то смешным человеческим именем, вроде Чарльза или Фрэнка, но ей это не кажется смешным. И она не счастлива. Не печальна большую часть времени, но и не счастлива. Вот что я смогла увидеть.

А еще эта женщина не стала бы дальше общаться с Ником после его слов: он не хотел, чтобы узнали его друзья, «не хотел, чтобы все это вообще происходило». Эта женщина знает себе цену.

Я снова бросаю взгляд на рисунок.

Она выглядит более одинокой, чем я хотела показать.

* * *

Может, еще доработаю свой рисунок перед сном. Я проверяю телефон: почти пять часов вечера. Странно, что мама до сих пор не объявлялась, тем более скоро ужин.

До отеля я добираюсь с легкостью, достойной парижанки. Или, по крайней мере, американки, настолько часто бывающей в Париже, что может порекомендовать хороший ресторан и знает сотрудников магазина по именам. Я – знаменитая художница! Выдающаяся путешественница! Даже если, обращаясь к французскому швейцару, когда тот открывает мне дверь, вместо слов «добрый вечер» говорю «доброе утро».

Возле нашего номера я останавливаюсь. Не знаю, будет ли правильным триумфально влететь внутрь, или лучше заранее придумать извинение за то, что сбежала на целый день. Но больше всего на свете мне хочется рухнуть на кровать лицом вниз и проспать до ужина. Тут я слышу голос – ее голос, – звучащий резким шепотом. Немного поколебавшись, я все же вхожу в номер. Мама говорит по телефону:

– Нет, нет, я ценю помощь. Правда. Просто… нет, все в порядке. Да. Все хорошо. – Она встречается со мной взглядом, одновременно яростным и испуганным. – Только что пришла моя дочь. Поговорим об этом в другой раз.

Она бросает трубку на рычаг. Звук все еще звенит в воздухе.

– Привет! – Голос у нее довольно резкий. – Как прошел день?

– Отлично, – отвечаю я, но ощущаемое в комнате напряжение остужает мой пыл. – Ходила в музей, порисовала немного.

Я произношу эти слова как заученные строчки из пьесы. Мне хочется спросить, кому мама звонила, но знаю, что она ответит «по работе».

– И все? Ходила в музей, порисовала немного? Я спросила, как прошел твой день в Париже! – Она повышает голос.

Я уже сижу на кровати.

– Я имела в виду… – пытаюсь вставить я.

– Да, я знаю, что ты имела в виду. Надеюсь, ты прекрасно провела время.

– Ладно, только я не понимаю, чего ты злишься.

– Я не злюсь, – возражает она, поправляя расстегнувшиеся часы.

– Тогда ладно.

Она смотрит на меня, поджав губы, а после натягивает ботинок.

– Я собираюсь на ужин. Если хочешь, присоединяйся.

– Нет, – отвечаю я. Как хорошо, что мне теперь не придется быть милой. – Я не голодна, спасибо.

Зашнуровав ботинки, она заматывает шарф.

– Как хочешь, – говорит она. – Спокойной ночи.

После ее ухода в комнате воцаряется странная тишина. Я включаю телевизор, нахожу единственный английский канал и пытаюсь поправить рисунок, но быстро понимаю, что сделаю только хуже.

Потом заказываю себе ужин в обслуживании номеров и засыпаю еще до маминого возвращения. Завтра утром мы отправляемся в Бельгию. Очень надеюсь, что эта поездка не обернется катастрофой.

* * *

И все же катастрофа наступает.

– Вот объясни мне, зачем нам нужно было приезжать на вокзал за четыре часа?

В эту минуту мама с довольным видом сидит на пластиковом сиденье и читает «Атлантик», пока я умираю со скуки.

– Я не хотела, чтобы мы пропустили поезд, – отвечает она и, лизнув палец, переворачивает страницу. Какая отвратительная привычка! И почему взрослые всегда так делают?

Я вздыхаю, а когда мама не реагирует, вздыхаю громче. Ноль внимания. Мы уже выехали из гостиницы и на двух автобусах добрались до вокзала, расположенного в пригороде Парижа, так что здесь абсолютно некуда пойти. Не говоря уже о том, что я вынуждена таскать с собой вещи. Даже если мне и захочется что-то посмотреть, придется плестись с ярко-зеленым чемоданом в виде панциря черепахи. И я снова вздыхаю.