Онлайн книга «ПОСТ»
|
– Не было там нашей тушенки. Не было у них нашей тушенки. У них только с собой провиант в экспедицию. Для нас будет другая поставка, потом. – Потом будет суп с котом. Куда им такую прорвищу жратвы? Ты видел, сколько там? – Видел я все. Видел! Ну а их вон – тридцать молодых здоровых мужиков. И хер знает, на сколько они едут, и куда! Чего они там жрать-то будут, за мостом? Может, там все отравлено… Надо и в их положение войти! – В наше положение тебе входить надо, Сергей Петрович! В наше! Я говорил тебе, что у нас припасы на исходе? Говорил. Ты обещал с москвичами разобраться? Обещал. Ты за своих, за наших вон людей в ответе, а не за этих залетных. Полкан тоже делает себе курево из зеленой тысячной. Прикуривает у повара. Делает затяжку – нервно. – Ты не слушал его, что ли? Лева! Это же дело государственной важности! Границы двигаем! Возрождение! Собирание земель! – Я-то все слышал. – Ну, а что тогда?! – А то, что не дай бог, они там еще кого-то присоединят, вот что. – Это почему еще? – Пока мы тут крайними на железке сидели, нам хоть довольствие человеческое полагалось – и то они его жилят. А если границу далее двинут, на самообеспечение перейдем, понял? Друг друга то есть кушать будем. Полкан цыкает зло, но одноглазого повара не прогоняет. Тот жмурит свой глаз, чтобы дымом не ело. – Позвони им, Сергей Петрович. В Москву. Поставь вопрос ребром. – Я позвоню. – Сейчас позвони. При мне. Куда ты там обычно им… Вон в то управление. – Не буду. – Тогда сегодня иди и сам готовь. Не знаю, из чего, но готовь сам. Полкан затягивает внутрь остаток самокрутки, швыряет в пепельницу обгорелую бумажку. Плюет туда же тягуче. Потом раздраженно хватает трубку с двуглавым орлом. – Ладно, хер с тобой. Нажимает кнопки. Пиликают они фальшиво. Он ставит на громкую связь. Гудок из динамика идет слабый, неровный, как будто звонят не в Москву, а по медным проводам куда-то в далекое прошлое. Ждать заставляют долго – минуту, наверное, но Полкан не сдается. Крутит себе еще одну папиросу, тратит время с пользой. Наконец, клацает что-то, и далекий голос шелестит: – Центральная. – Это Ярославский пост. Полковник Пирогов. Мне с тылом бы, восточное направление. Ярцева. – Ярцева нет. – Ну дайте, кто есть. Заместителя его или там… Ну? – Подождите. Полкан смотрит на Льва Сергеевича в упор, раскуривается по новой. Ждет, как было сказано. Через две минуты отвечают: – Управление тылового обеспечения. – Полковник Пирогов, Ярославль. Я по поводу довольствия. – Слушаю. – Нам задерживают сильно. – Ярославль? Запишу, разберемся. Лев Сергеевич криво усмехается. Полкан разводит руками: вот, мол. – Послушайте… Мне это уже третью неделю говорят. Каждый раз звоню и каждый раз это от вас слышу. – Я записал. В течение недели-двух отправим. Лев Сергеевич кивает Полкану: ага, держи карман шире. – Третий раз про эту неделю слышу. У меня провизия на исходе. – Больше ничем не могу помочь. – Ярцева дайте мне! – Ярцев на совещании. – Дайте, кто не на совещании! Повар показывает Полкану большой палец: так их, жги! – Я не уполномочен… – Я с кем разговариваю? – Капитан Морозов. – Давай сюда старшего, Морозов, сукин ты сын! Это ты там в Москве жопу греешь, а мы дерьмом дышим, дерьмо заместо воды глотаем, а ты нам еще и жрать его предлагаешь?! Капитан Морозов пропадает, но гудки идут не рваные, как если бы он бросил трубку, а томительные: ожидайте. Ожидайте. Ожидайте. Лев Сергеевич бычкует свою жирную пятихатку. – Оборзевшие! Дави их, Сережа, гнид штабных. У тебя вон сотня ртов. Включая детей несовершеннолетних шестнадцать человек! Правда за нами. У Полкана от десятой за утро самокрутки уже голова идет кругом; или, может, не от табака, а от злости – на этих гребаных казаков, на москвичей, на жену, и на себя самого. В трубке щелкает. И визгливый голос, как гвоздем по стеклу, вопит: – Кто там? Пирогов?! – Полковник Пирогов, Ярославский пост. С кем… – Покровский! Слушай, Пирогов! Ты с моими офицерами так не разговаривай, усек?! Сказано тебе потерпеть? Сказано! Все терпят, и ты потерпишь! Как миленький потерпишь! Усек?! – У меня люди! Мне людей надо кормить, Константин Сергеевич… – Вот и корми, если надо! А мне надо армию снаряжать! Ты один, думаешь, такой умный?! Все звонят, все канючат! Чем ты лучше остальных-то?! Чем ты лучше Твери, Тулы, Чехова?! Ничем! Ростова! Ни-чем! Ты знаешь, Пирогов, что у нас тут затевается? Слышал?! – Я… Что затевается? – Если не слышал, то не твоего ума и дело! Полкан запоздало выключает громкую связь, бровями приказывает Льву Сергеевичу убираться. Тот собирается неспешно, ухмыляется, отдает коменданту честь издевательски, по-пионерски: дескать, давай, салага, пускай они тебя без мыла дрючат, раз ты такой послушный. Но в трубке орут так яростно, что слышно все и без громкой связи. – Ударные части в приоритете! Экспедиционные корпуса в приоритете у нас! Когда до вас, бездельников, дело дойдет, тогда и получите свои консервы! Вот почему бы, Пирогов, мы вас стали бы в первую очередь кормить? Чего вы там нагеройствовали в вашей дыре? Ни хера! Когда такие дела в стране делаются, всем приходится пояса потуже! Приходится всем, а ноет только один Ярославль! Полковник Пирогов, мля, ноет! Все, отрубай его к х-херам! И Москва отключается. Полкан роняет трубку. Перед глазами плывут красные круги. Череп ломит. Одноглазый повар, драный кот, все еще трется о косяк, дослушивает склоку. Полкан поднимает пепельницу – красную с золотом тарелочку – и швыряет ее о стену. – Пшел отсюда! Вон! Отсюда! Пошел! 7. Бабка принялась проедать деду плешь, как только Нюрочка принесла благую весть: мол, пришлый с той стороны моста – самый настоящий православный батюшка; как минимум – монах. Когда отец Даниил вышел благословлять казаков на ратные подвиги, на всем Посту уже не было души, которая бы не знала, кто он такой. И были люди, которые смотрели на него ищуще и жадно. Баба Маруся смотрела в потолок и ничего видеть не могла, но дожидалась появления священника с огромным нетерпением. Нюрочка рассказала сначала о хоругви и о «Господи, помилуй», потом о нательном кресте, потом о молитвах в бреду, потом о том, что очнулся, и о том, что казацкий атаман, верующий человек, пришел к страннику на поклон. Все это время бабка капала по капле: иди, иди, иди. После того, как отец Даниил перекрестил казаков, отпираться дальше стало невозможно. |