Онлайн книга «Проклятие или дар»
|
Не знаю, как далеко я зашла… Что для меня расстояния? До моего логова – один ночной переход, до следующей трапезы – один прыжок, но я чувствую усталость, и на моей ноге защелкивается капкан. Острые железные зубы режут и жгут. Вой вырывается из моей глотки, и меня выбрасывает из меня. Я вижу мистера L. стоящего над связанным телом девушки. Я не вижу его рук. Но могу их чувствовать. Я вновь заливаюсь воем, он поднимает глаза, на его лице удовольствие и боль. Сквозь толстые стены я вываливаюсь под холодное ночное небо, в темный лес, в мохнатое тело. Впиваюсь в свою лодыжку зубами, они у меня как раз для такого случая. Проходят секунды, полные мучительной боли, и я оставляю часть лапы в капкане и хромаю по тропе в обратную сторону. * * * Проходят дни. Недели. Ночь. Луна светит в мое крошечное окошко. Они не могли бесконечно держать меня связанной. Закон не позволяет. Я забилась в уголок комнаты, в руках у меня с пустой тюбик от зубной пасты. Я придумала, как разорвать его, как развернуть, как сделать из него лезвие. Я держу его над рукой, шрамы белеют в лунном свете, голубая жилка пульсирует, показывая, где резать. Но я не шевелюсь. Не режу. Позволяю боли наполнить меня. Знаю, одно быстрое движение прекратит боль. Подарит облегчение. Но моя рука неподвижна. Я позволяю боли прийти и принимаю ее, чувствую, как она захлестывает меня, проходит насквозь. Я позволяю ей прийти – а потом ухожу. * * * Я снова в лесу, но теперь не на четырех лапах. И не покрыта мохнатой шкурой. И не могу надеяться снова вкусить крови или почувствовать сладостный запах насмерть перепуганной дичи. Я – это я сама. Костлявая, истерзанная. Короткие волосы клочьями торчат во все стороны, Голова слишком большая. Глаза зеленые, большие. В щель между верхними передними зубами можно и самой улизнуть. Стою посреди дороги. На сей раз она не расходится надвое… дорога пряма, как хирургический скальпель. За моей спиной высятся деревья. Сделав несколько неуверенных шагов, понимаю, что совсем раздета. В смущении оглядываюсь по сторонам. Вокруг никого. Вскоре я замечаю перед собой домик, обшитый светлыми досками. Над красной кирпичной трубой вьется дымок. К входной двери ведет серая, вымощенная плиткой дорожка. Я знаю этот дом. Он страшнее густого темного леса со всеми его высокими деревьями. Там живет Бабуля. Я поворачиваюсь, чтобы бежать, однако сзади доносится вой… протяжный, низкий, тоскливый. Я знаю этот звук – волки вышли на охоту. Нужно торопиться к домику. Дверь открывается почти бесшумно. Вхожу в первую комнату, здесь темно. Закрываю за собой дверь. Обращаюсь во тьму: – Бабушка? – Это ты, Рыжая? – ее голос кажется мне более низким, чем раньше. – Да, Бабуля. Мой голос дрожит, руки трясутся. – Войди в спальню. Я не слышу тебя отсюда. – Я не знаю пути, Бабушка. Я слышу, как она тяжело вздыхает. Вздох полон дыма, скрипит от старости. – Иди на мой голос. Вспомнишь. И я вдруг вспоминаю. Три шага вперед, девять налево. Протяни правую руку, толкни дверцу, она и откроется. – Я здесь, Бабушка. Снаружи тявкают разочарованные волки, добравшиеся до входной двери, у которой кончается мой след. – Подойди поближе, Рыжая. Я не вижу тебя отсюда. – Да, Бабушка. Делаю шаг в черную тьму, и вот она, лежит в постели. Она больше, чем я помню, или, может, это я стала меньше. Одеяло странно облегает ее, как будто мышцы в ее теле теперь расположены как-то иначе. Капля слюны повисла на нижней губе. Я смотрю вниз – на пустые руки, на свою наготу. – Я ничего не принесла тебе, Бабушка. Она улыбается, обнажая блестящие острые зубы. – Ты принесла себя, Рыжая. Подойди ближе, отсюда я не могу дотянуться до тебя. – Да, Бабушка. Делаю шаг вперед и останавливаюсь. Волчья стая шныряет у дома, ищет путь внутрь. Бабушка садится. Кожа мешком висит на ней, будто слишком просторный домашний халат. Клоки шерсти торчат из ушей, вокруг глаз. – Нет, Бабушка. Ты сделаешь мне больно. Она качает головой, ее лицо болтается из стороны в сторону. – Я никогда не делала тебе больно, Рыжая. – Она трет глаза волосатой костяшкой пальца, а потом склоняется вперед, подбирая ноги, готовясь к прыжку. Ее толстые бедра полны силы. – Иногда мою кожу носит волк. Это он делает тебе больно. – Ее нос удлинился. – Нет, Бабушка. – Я смотрю прямо в ее темно-зеленые глаза. – Нет, Бабушка, это делаешь ты. Она прыгает, целясь мне прямо в горло, шкура Бабушки отлетает назад. Я поворачиваюсь и бегу – сквозь тонкую дверь, девять шагов направо и три обратно, распахиваю входную дверь, слышу, как ее зубы щелкают за спиной, разрывая сухожилия, заставляя упасть. И я падаю на мощеную дорожку. Рыча и ворча, сотня волков пробегает по мне и возле меня. Их мягкие лапы легко прикасаются к моему телу. От них пахнет затхлостью и порывом. Они набрасываются на Бабушку, и я слышу ее крики и хруст ломких старых костей. Я успеваю подумать, что следом за ней умру, истеку кровью на серых каменных плитах. Однако раненая лодыжка обрастает толстой кожей, и густой серой шерстью. Мой нос становится холодным и длинным. Я чувствую запах Бабушкиной крови. Взвыв от ярости и голода, я вскакиваю на четыре лапы с когтями. Скоро я буду пировать, наслаждаясь свежим мясцом вместе со своими братьями и сестрами. * * * Проснувшись, я без удивления обнаруживаю, что привязана к койке. На сей раз, наверное, в семи местах, а может и больше. Не могу даже пошевелить головой. – Боже, Рыжая, на этот раз ты его убила. – Надо мной возникает лицо Альби. – Уходи, Альби. Ты нереальна. Она молча кивает, ее лицо меркнет. Я засыпаю, но не вижу снов. * * * На следующее утро мне позволяют сесть. Я прошу принести дневник. Они не хотят давать мне ручку. – Ты можешь пораниться ею, порезаться, – говорят. Они не понимают. – Тогда почему бы вам не записать, что я скажу, – говорю я. Посмеявшись, они оставляют меня одну. Снова привязанной. Но я знаю, что хочу записать. Все в моей голове. Бабушка, какие У тебя большие уши, Зубы, большие, как ножницы, Чтобы вырезать мое сердце. Булавки и иглы, но, куда ни кинь, Иглой и булавкой играя, Там где кончается жизнь, |