Онлайн книга «Проклятие обреченных»
|
Теперь ничего этого не было – ни звонков, ни духов, ни следов помады. Но все трудней и трудней было объяснить частые отлучки Алексея, его ночевки вне дома, его неловкую ложь. – Понимаешь, был у Скородумова, играли в преферанс. – На линии была авария, троллейбусы не ходили, а такси не поймать. – Я звонил, но было занято. Наверное, Анечка опять весь вечер висела на телефоне? Я так и подумал. Анна простилась со школой, поступила в университет и уехала в колхоз «на картошку». Наступила золотая осень – невиданная по красоте, невозможная. После ясной звездной ночи из невидимых пор остывающей земли поднимался туманец и потом быстро исчезал, поднимаясь к небу, и синее небо казалось больше и глубже океана. И такая тревога звенела в воздухе тонко натянутой струной! Такая неотвратимость была в невесомом полете листьев! «Что-то должно случиться, должно случиться», – настойчиво выстукивало сердце, и Римма каждый день звонила дочерям – Ниночке в Москву, на вахту общежития, Анечке в заволжские степи, в сельсовет. Там – ей отвечал церемонный старушечий голос, там – добродушный матерок председателя колхоза, но везде все было в порядке. Так что же тогда? – Римма, нам нужно поговорить. У нее даже сердце не екнуло. – Слушаю тебя. – Я ухожу. Римма помахала головой, словно отгоняя навязчивую осеннюю муху. – Что? – Я ухожу от тебя к другой женщине. – Алеша, ну что ты придумываешь? К какой еще другой женщине? У тебя что – очередная пассия? Романчик? Так крути романчик, я тебе не мешаю, только не приставай ко мне с этими глупостями! – Я говорю серьезно. – Хорошо. Давай поговорим серьезно. Она села, подчеркнуто тщательно оправила юбку, положила руки на подлокотники кресла, откинула голову – приготовилась слушать. Но муж молчал. – Молчишь? Хорошо, я сама тебе все расскажу. Ты встретил некую молодую особу. Шуструю, миловидную. Она оказывала тебе недвусмысленные знаки внимания, и ты, старый ловелас, не устоял. Сюжет банальный, в литературе не раз описанный. Теперь вы решили строить новую жизнь. Но, Лешенька, посуди сам, куда тебе – в новую-то жизнь в твоем возрасте да с твоей подагрой? У тебя двое детей. Девочки взрослые, все понимают. Тебе будет неловко перед ними, когда через некоторое время ты вернешься домой, потому что твоей новой пассии вовсе не улыбнется возиться с тобой, готовить тебе диетические супчики и делать массаж. А впрочем, как знать… Это что, наша новая медсестра? Такая задастая, прости за выражение? Он наконец разомкнул уста: – Нет. Римма, я возвращаюсь к своей первой жене. Я понял – наш с тобой брак был ошибкой. Римма Сергеевна даже присвистнула. Она еще не осознала объемов катастрофы, она еще была настроена на юмористический лад. – Ты понял это через двадцать лет? Что и говорить, самое время. – Лучше поздно, чем никогда. – Ты начинаешь говорить банальности, милый мой. Объяснись, будь добр. И он объяснился. Напрасно она его недооценивала, вот что. Он все прекрасно понимал. Он понимал, что Римма не любила его. Никогда. Что вышла за него замуж потому, что сочла это нужным и выгодным для себя. Хотя, при своих данных, могла бы найти мужа и поинтереснее. Тут Римма приосанилась, поправила руками прическу – он прав, дуралей, она тогда была ух как хороша, да и сейчас еще ничего! – Тебе так и не удалось полюбить меня, так ведь? Даже после рождения девчонок. Я ждал, я надеялся. Я слышал, женщины начинают иначе относиться к отцу своих детей, и слышал, что в них пробуждается особая нежность к мужу. Ничего этого не произошло. И ты вздохнула с облегчением, когда я начал изменять тебе, ведь так? Знаешь, это было унизительно. Ты сама вынуждала меня к этому… – Вот как? – Хорошо, я не хочу с тобой спорить. Но ты мирилась с этим. Знаешь, я надеялся, что хотя бы ревность пробудит в тебе любовь ко мне. Но – нет. Ты можешь подумать, что я оправдываюсь, только… Тут терпение Риммы кончилось. – Да что ты хочешь сказать! – вскрикнула она. – Алеша! Я… Я же люблю тебя! – Нет. Поверь мне, нет. И не то страшно, что ты обманываешь меня. Страшнее то, что ты обманываешь себя. Жизнь без любви ужасна. Он тратил слова зря – она его не понимала. – Если бы была жива твоя мама! И мой отец! Они бы не допустили… Не позволили, чтобы ты ушел от меня к этой… своей… – Думаю, мы в состоянии решить свои проблемы сами. Она меня любит. Любила все эти годы и ждала. Больше он ничего не мог ей объяснить. Не рассказывать же, как снова встретился с Нинель, как убедился в том, что эта женщина любит его по-прежнему, любит всем своим сердцем, всей распахнутостью души? Теперь он мог это оценить по достоинству, чего не вышло по молодости. И оказалось, что еще не слишком поздно. – Римма, прости, но мне сейчас лучше начать собираться. Я сложу свои вещи в этот старый чемодан, не возражаешь? – Я тебе помогу. Возьми еще спортивную сумку. В нее можно положить книги. В конце концов, она не могла не признать его правоту. Они работали дружно и слаженно, как делали это всю жизнь. Римма ловко, как она одна умела, складывала сорочки и наконец поинтересовалась: – На развод сам подашь, или… – Я сам. В ближайшее же время. – Ну? Куда такая спешка? – Римма, мы уедем. – Ты и твоя молодая прелестная жена? – Не надо так. Мы переедем в Саратов. У Нинель там дом – достался в наследство. Мне предложили неплохую работу. – Вот как, все уже продумали… – Как только устроюсь, я, разумеется, начну посылать тебе кое-что – тебе и девчонкам. – Спасибо, мы не нуждаемся в алиментах. – Ты, может, и нет, а девочки… – Оставим этот разговор. Возьмешь пальто? А зимние ботинки? – Пожалуй, нет. – Ну, как знаешь. Новая жизнь, новые вещи. А куда мне прикажешь девать это барахло? – Не знаю. Выбрось. Отдай кому-нибудь. Не знаю! И Алексей ушел. Римма не верила в это до последнего. Она была уверена – это ненадолго. Алексей одумается. Ну куда ему? Ладно бы еще к молодой ушел, а то – к старухе! До развода дело не дойдет. Но нет, дело дошло и до развода. Во время заседания суда Римма не выдержала и заплакала, глубоко презирая себя за эту слабость. И сквозь солоноватую туманность увидела – у дверей Алексея поджидала эта его… Нинелька. Сутулая, безвкусно одетая, жалась к стене. И сколько любви – преданной, собачьей – плескалось в ее глазах, столько же, сколько слез в глазах Риммы! |