Книга Шестикрылый серафим Врубеля, страница 35 – Мария Спасская

Не веря в собственное счастье, парень следовал за стариком по заводской территории, направляясь к длинной двухэтажной деревянной постройке.

– Это и есть заводоуправление, – рассказывал управляющий. – На первом этаже находится контора, на втором – три квартиры. Мы с женой в большой обитаем, бухгалтер – в той, что поменьше. И еще одна предназначена для конторщика, то есть для тебя, Данила Данилыч.

Поднявшись по ступеням, они вошли в темное помещение, освещенное лишь падающим из окон лунным светом, и стали подниматься по скрипучим ступеням. Наверху отворилась дверь, выпустив на лестничную площадку длинный луч света и обозначив в дверном проеме женский силуэт, и управляющий прокричал:

– Варвара Афонасьевна, я тебе, душа моя, конторщика веду!

– Ну слава богу, Евсей Андреевич! Куда же без конторщика? Все тебе полегче будет. А то работаешь, работаешь, словом с тобой некогда перекинуться.

– Квартира-то готова?

– Только сегодня прибиралась. Белье сменила, полы помыла, мышей всех выгнала…

– Хватит, хватит, раскудахталась!

Мужчины поднялись на второй этаж, и идущий впереди старик ласково потрепал по пухлому плечу маленькую быстроглазую старушку, застывшую в распахнутых дверях одной из квартир.

– Вот, познакомься, душа моя, это – Данила Данилович Фомин, – проговорил управляющий, указывая на своего протеже.

– Славный юноша, – похвалила старушка.

И только теперь парень увидел в глубине прихожей миловидное девичье лицо, с любопытством выглядывающее из-за старушкиного плеча. Обнаружив, что ее заметили, девица вспыхнула и скрылась в глубине квартиры.

– Дочь моя, Лидочка, – похвалился управляющий. – Редкая красавица, но дикарка.

И, понизив голос, добавил:

– Эти два хлыща – Пузырев и Тутыхин – не просто так порывались в контору устроиться. Думали, злодеи, подобраться к Лидочке поближе. Видел я их тут давеча, вокруг наших окон шлялись. Ну что же стоять на лестничной площадке? Проходи к себе, располагайся!

Новый конторщик потянул на себя дальнюю дверь, на которую указал старик, и шагнул в уютную темноту, освещенную лишь только тусклой лампадкой в углу у образа Богородицы. Секунду постояв на пороге, подошел и перекрестился на икону так, как некогда крестилась мама на шестикрылого серафима.

…Весна выдалась ранняя. Лед на реке стаял к апрелю, Двина ожила и забурлила. Сидя в конторе, Данила Фомин уже не только записывал пришедших наниматься на работу, но и начал вести учет поступающих по реке бревен, из которых на их лесопилке получались отменные ровные доски. Юноша обжился в большом городе, обзавелся нужными вещами и даже модными костюмами, в которых ходил и по публичным домам. Памятуя о том, что духов можно сбить со следа только полностью переменившись, он старательно менял свои пристрастия и привычки, вечера проводя в попойках и кутежах. К работе своей относился добросовестно, поэтому нареканий у Евсея Андреевича не вызывал, разве что досаду и раздражение. И обусловлены эти чувства были тем, что Лидочка так и норовила попасться на глаза новому конторщику. Фомин же оставался к ней равнодушен, старательно не замечая влюбленных взглядов, которые бросала на него девица.

– Не понимаю, чего тебе надо! – кипятился старик Минаков. – Лида тебя любит, так и бери ее замуж! За что ты так с моей Лидушкой? Не понимаю!

Фомин уклончиво молчал. Это была правда, дочь Минакова и в самом деле была прехорошенькая, и парню стоило большого труда делать вид, что Лидия ему не нравится. Но показать, что он бы с радостью взял ее в жены, означало привлечь к себе внимание духов, от гнева которых с таким трудом и ухищрениями удалось отделаться.

Управляющего обижать было особенно жалко еще и потому, что старик Минаков был широкой души человек и ввел ежедневную традицию собирать у себя конторских служащих и кормить обедом. Добрейшая Варвара Афанасьевна варила борщи и солянки, в которых непривычный к русской пище конторщик уже стал неплохо разбираться. Бухгалтер Лившиц тоже столовался у Минаковых. Арон Исакович был хоть и семейный, но прижимистый и охотно принимал приглашения на обед.

В тот день к столу подали рассольник и битки. И принесли газеты, прибывшие с первым пароходом, открывшим путину после зимнего ледостоя. Наслаждаясь свежесваренным кофе, каждый из сотрапезников просматривал пусть устаревшую, но все же так приятно пахнущую типографской краской газету, когда бухгалтер Лившиц вдруг воскликнул:

– Вот так так! Художник Врубель умер!

– Как умер? – растерялся беглый шаман. – Когда?

– Так еще аж четырнадцатого апреля десятого года. Это до нашей глухомани новость только что дошла. Пишут, на похоронах был Савва Мамонтов.

– Савва Иванович Мамонтов! Вот ведь железный характер! – с уважением покачал головой управляющий. – Хоть и скрутила его жизнь в бараний рог, а все равно человеческого достоинства не утратил.

– Если бы не он, Архангельск только водным транспортом бы и пробавлялся, – охотно подхватил Арон Исакович.

– Что случилось с Мамонтовым? – холодея от нехорошего предчувствия, поинтересовался Данила Фомин.

– Разорили его, вот что, – криво усмехнулся управляющий. – Думаю, без Витте тут не обошлось. Ну да история темная, поди разбери, кто кому зачем и как. Это Мамонтова да Витте забота – миллионами ворочать, а наше дело маленькое – доскам учет вести.

– А Коровин с Серовым? – севшим голосом проговорил побледневший конторщик.

– Что Коровин с Серовым? – удивился старик.

– Ну живы Коровин с Серовым?

– А я почем знаю? Надо в газетах посмотреть. Если бы померли, непременно бы про это прописали.

Выбравшись из-за стола, все поблагодарили радушную хозяйку и спустились вниз, в контору. До конца рабочего дня Фомин не сводил задумчивого взгляда с листка бумаги, на котором рисовал странное существо с шестью крыльями.

– Ты, часом, не заболел? – спросил заглянувший к нему управляющий.

Конторщик вскинул на старика Минакова страдающий взгляд.

– Евсей Андреевич, можно я к вам после работы зайду?

– Да что случилось? – разволновался старик.

– Приду и расскажу, – с трудом проговорил подавленный юноша.

После известия о смерти Врубеля и разорения Мамонтова сосредоточиться на работе не получалось. Бывшего шамана одолевали мысли одна страшнее другой. И тот и другой были изображены на картинке с шестикрылым серафимом, которой так дорожила мать. Получается, что двое из нарисованных Врубелем людей пребывают в плачевном состоянии. Один уже умер, второй потерял все свои миллионы и вот-вот умрет. И виновник их трагедии он, бывший шаман Володька, рассчитывавший, что избежит беды, если станет называться Данилой Фоминым.