Книга Из Египта. Мемуары, страница 32 – Андре Асиман

На кухню вышла мама – проверить, как у меня дела. Черное платье ее блестело в свете люстры и отливало темно-зеленым, когда мама открыла дверь холодильника, оглядела его содержимое и, отставив руку с сигаретой в сторону от продуктов, другой пошарила в глубине, поскольку успела узнать свойственников как облупленных и понимала, что самое вкусное они непременно припрячут.

Найдя то, что искала, положила мне ложку и вышла из кухни, пообещав скоро вернуться. «Если попросит еще – дай ему добавки», – велела она служанке, подозревая, что та за ее спиной мгновенно уберет банку подальше.

Стоило мне доесть, как пришла бабушка, взяла меня за руку и повела знакомить с друзьями семьи, большинство которых оказались очень старыми, очень тучными; они медленно и певуче изъяснялись на старомодном французском, тщательно выговаривая каждое слово. К моему удивлению, я заметил в толпе нашего слугу Хишама в феске и традиционном официантском костюме, которым тот очень гордился: на одной руке Хишам держал большое серебряное блюдо, украшенное цветами. Завидев меня, слуга подмигнул, и я крикнул ему «Йа ^[57], Хишам!», но бабушка тут же на меня шикнула: мало того что я, к ее конфузу, приветливо помахал слуге, так еще и окликнул его по-арабски. Она увела меня в другую комнату и представила жене какого-то английского лорда, которую все так и называли – «мадам Лорд». Я вежливо поздоровался с женщиной, которая разговаривала сквозь зубы визгливым голосом, и тоже принялся цедить слова. Бабушку это рассердило, она дернула меня за руку и велела немедленно прекратить. Мадам Лорд не поняла, за какую такую провинность я получил нагоняй, и попросила ее поцеловать. Я отвернулся и увидел, как мужчина с моноклем берет арахис из вазы. «Как, ты не хочешь меня поцеловать? – Мадам Лорд кокетливо и шутливо надула губы. – Ну хотя бы разок. – Она наклонилась ко мне и ткнула себя пальцем в щеку, указывая то место, куда мне предлагалось ее чмокнуть. – Мужчина никогда не должен отказывать», – добавила она, явно наслаждаясь этой неловкой игрой в капризную французскую кокотку.

Неожиданно погас свет. Гости ахнули, нетерпеливо загомонили. Зазвенел гонг. Дедушка Нессим с длинной тонкой свечой в руке взгромоздился на стул, отчего сделался похож на удивленное пугало на залитой луной пустоши, объявил, что сейчас по всему дому зажгут сотню свечей, и предложил всем присоединиться. «Божественно, просто божественно!» – воскликнула мадам Лорд, утратив всякий интерес к моим поцелуям. Гости обступили слуг, раздававших свечи. В северо-восточном углу комнаты, где мы стояли, становилось все светлее.

– Пойдем, – велела бабушка, – зажжем вон те первыми.

И даже не поблагодарив Хишама, взяла у него с подноса свечу.

– До чего же красиво, – заметил один гость, выглянув в окно.

– Просто сказка, – поддакнул другой.

– Я зажгла уже четыре и хочу еще и еще – ах, как весело, как весело! – пискнула мадам Лорд, похожая на захмелевшую фею-крестную, что пытается уговорить пузатого пожилого супруга отправиться вместе с ней порхать по коридорам в поисках свечей, которые можно зажечь прикосновением волшебной палочки. Мадам Лорд задыхалась от восторга.

– На-ка вот, – бабушка сжала свечку в моей руке; стоявшая позади мама поцеловала меня. – Зажги эти две. Эту и эту. – Она указала на два шандала.

– Три, – произнес один из братьев Аюб. – Каждый из нас зажег по свече. Мы очень рады.

– Вы оказали нам честь, месье, – сказала бабушка.

– Нет, это вы оказали нам честь, – ответили они.

Бабушка повернулась ко мне и указала на незажженную свечу.

– Эту за дедушку, он был бы счастлив, что ты помнишь о нем сегодня, – и она приподняла меня, а папа с мамой направили мою руку. – А эту за…

– …за нее, – я кивнул на прабабку, чем привел всех присутствующих в несказанное умиление, – когда она умрет.

Повисло ледяное молчание.

– Ох уж эти дети, – воскликнул дедушка Вили, умевший сгладить любую неловкость.

– Он вовсе не злой. Жаль, не умеет держать язык за зубами, – извинилась за меня бабушка перед теми, кто собрался посмотреть, как я зажгу вторую свечу.

– Да уж, дипломата из него не выйдет, – прошипел дедушка Исаак.

Слонявшийся по комнате фотограф попросил бабушку взять меня за руку. Она повиновалась, второй же рукой с мечтательной беспечностью, с которой обычно изображала аристократическую задумчивость, оперлась о край каминной полки.

– Мне тоже кажется, что дипломатом ему не бывать, – согласилась бабушка, поблагодарив фотографа. – Есть такие люди, которые много болтают и не умеют хранить секреты, – тут она с упреком взглянула на меня.

Отец забрал у меня свечу, вручил моей матери и помог дотянуться до негоревшей свечи в глубине.

– В память о твоем отце, – сказала она. Он чмокнул ее в щеку. Она улыбнулась и накрыла его руку ладонью.

Теперь во всех комнатах горели свечи; слуги открыли окна и балконные двери, чтобы проветрить, и в дом ворвался легкий осенний ветерок, чуть колыхнув пламя свечей: гости любовались, как пляшут огоньки на гранях хрустальных бокалов.

– Никогда мы этого не забудем, – признался мосье Хачатурян.

– Спасибо, спасибо, – ответила бабушка Эльза и тут же, повернувшись к мадам Виктории, посетовала, что армяне вечно коверкают французский.

– Даже когда в Европе мы будем, об этом обязательно станем вспоминать каждый год в этот день. Это я вам обещаю.

– Неужели нельзя говорить правильно? – прошептала она сестре. – «В Каир мы ездили, из театра я пришел, в Америку мы поедем».

В соседней комнате раздался хлопок.

– Evviva lo sciampagna ^[58], – проговорил итальянец.

Дедушка Нессим объявил, что, как старший из братьев и сестер, открыл первую бутылку. После чего извинился за шум, вытер руки салфеткой и передал бутылку официанту.

– Я сохраню ее навсегда, – сказал он матери и уставился на пробку, словно пытался расшифровать начертанные на ней драгоценные письмена. – Обычно говорят: «Живи сто лет»; я же не знаю, что тебе пожелать.

– Не накручивай себя, Нессико, – мать похлопала его по руке. – Ты и так уже сделал достаточно.

– Но второго такого юбилея уже не будет, – уперся он.

– Не будет.

– Если бы можно было начать все сначала.

– Evviva signora ^[59], – произнес итальянец, услышавший их сентиментальный разговор, и неожиданно запел громким грудным голосом «Viva il vino spumeggiante» ^[60], жестом приглашая квинтет и всех присутствующих присоединиться, и все гости, даже те, кто толком не знал этой арии из «Сельской чести», принялись подпевать.