Книга Гример, страница 24 – Александр Варго

Я сидел у окна и смотрел на покачивающиеся верхушки деревьев. Все слова казались мне фальшивыми: и сказанные Петрухой, и те, что я еще не произнес. Смерть слишком сильная штука, сильней самой жизни, ей трудно что-то противопоставить из этого мира.

– А ведь это однозначно Рамирес, – сказал я.

– Не демонизируй его, – посоветовал Петруха. – Случаются и стечения обстоятельств.

– Например?

– Ну, вот, как мы с тобой на дачу по звонку приехали… – сказал Петруха и осекся.

– Ты и сам все прекрасно понимаешь.

– Ни хрена я уже не понимаю, – признался патологоанатом. – Раньше понимал, теперь – нет. Так давай думать о том, что мы понимаем. Ты радоваться должен, что всего один вечер свою Инесс знал. Сколько к человеку привыкаешь, столько же и отвыкать будешь. Закон природы и психики такой.

– Ты уверен?

– Может, немного дольше, так как я со стопроцентной гарантией могу сказать, что вы с ней перепихнулись. Хотя сам ты говорить об этом со мной не хочешь. Во всяком случае, забудешь ее после того, как другую телку трахнешь… – Петруха встретился со мной взглядом и поправился: – Ладно, извини, ты знаешь мою манеру называть вещи своими именами. Исправлю формулировку: до тех пор, пока не переспишь с другой женщиной.

– Так уже лучше звучит.

– Но суть-то не меняется.

– И то верно.

– Ты уж не обижайся, но я тебе один совет, как профессионал, дам.

– Как «мертвый доктор»? – через силу улыбнулся я.

– Как живой практикующий медик. Теперь у тебя могут проблемы и с потенцией возникнуть. Ты парень мнительный – интроверт, крутишь прошлые ситуации в голове раз за разом. А ты должен думать о том, что жизнь продолжается, чтобы не превратиться в некрофила. Не затягивай, найди себе поскорее живую бабу и переспи с ней. Все и решится.

– Для тебя такой совет подходит, для меня – нет. Вот ты, например, задумывался, почему люди жалеют, когда старое, дряхлое дерево гибнет, и почти не переживают, когда спиливают молоденькое?

– Я понимаю, куда ты клонишь. Сейчас скажешь, что люди не так сильно переживают смерть стариков, как молодых людей. Так я тебе отвечу: хочешь быть деревом – будь им, – патологоанатом постучал костяшками по столу. – Вот и все. Живым – живое, мертвым – мертвое. А тебе то коты мерещатся черные, то привидения…

Разговор у нас явно не клеился, думали-то мы не о том, о чем говорили, мы ждали. Наконец послышалось противное скрипение резиновых колесиков, глухое поскрипывание каталки. У пустой каталки совсем другой звук – звонкий, дребезжащий, приглашающий. А глухо звучит лишь та, на которой везут мертвое тело. Работая в морге, поневоле научишься различать подобные звуковые нюансы.

– Ты посиди у меня, пока тебе лучше не выходить. Я-то твои глаза вижу, – тихо проговорил Петруха. – А я пойду, документы оформлю… – Он вышел и прикрыл за собой дверь.

Я прислушивался к будничным голосам. Сколько раз я уже слышал такие разговоры… Но раньше они и оставались рабочими разговорами. А вот теперь у них появлялся иной смысл – живые говорили о мертвых. И вот тогда я кожей своей, по которой прошелся холод, ощутил, что и сам смертен. Понимал я это и раньше, отлично понимал. На мой взгляд, ребенок тогда становится взрослым, когда начинает понимать, что смертен. Но можно понимать, что Земля – шар, при этом продолжать видеть перед собой плоскость и вести себя соответственно. Теперь же я ощутил, что до смерти всегда один только шаг, она подстерегает тебя за каждым углом, на каждом повороте. Подкараулит или нет – это уже другой вопрос. Мы были предыдущую ночь вместе с Инесс, и вот теперь она мертва, а я жив. А ведь могло произойти и наоборот.

Вскоре Петруха вернулся. Даже этот циник проникся моим состоянием, не шутил, не улыбался.

– Ну, что тебе сказать? – призадумался он. – Все, как всегда. Не мне тебе рассказывать… Идем, если не передумал. Хотя, по мне, смысла в этом нет никакого.

До этого дня потолки в нашем здании казались мне излишне высокими. Теперь же своды буквально нависали надо мной, давили, заставляли почувствовать себя лилипутом. Мы зашли в зал морга. У Петрухи хватило такта не включать весь верхний свет. Сухо щелкнул выключатель, и на потолке загорелись лишь два светильника. Свет, исходящий из запыленных жестяных конусов абажуров, залил каталку, прикрытую белой простыней. Остальные каталки с мертвыми телами только обозначились, размытые темнотой. Все было как в прошлый раз. Острые возвышенности груди, пластиковый номерок на ухоженном пальце ноги. Он и покачивался, но теперь амплитуда понемногу затихала.

Я не решался притронуться к простыне. Не спешил увидеть Инесс мертвой. Ведь это значило бы навсегда провести черту между прошлым и будущим. Может, Петруха и был прав, когда говорил о том, что мне стоит просто переспать с другой женщиной, и все в голове у меня устаканится… В конце концов, прошлого между нами с Инесс было совсем мало, даже суток знакомства не набежало.

– Реаниматолог говорил, что она, когда в коме лежала, – промолвил Петруха, – все пальцами правой руки по простыне стучала, будто там клавиатура для компьютера была.

Он вздохнул и, поняв, что я так и буду стоять у каталки, сдернул простыню. Обнаженная Инесс лежала на блестящем металле как живая. Казалось, откроет глаза и посмотрит на нас. Вот только кожа ее стала белее. Я взял простыню и прикрыл ее до пояса. Петруха хмыкнул:

– Хм… опомнись, это уже не она. Оболочка одна осталась. Не воспринимай то, что перед тобой, как девушку.

– Не так все просто.

– Просто, Марат, безумно просто. Насчет души не знаю, я в этом не специалист. Может, и летает она где-то рядом, и еще сорок дней будет летать. По ту сторону никому из живых заглянуть не дано. Это как ребенку невозможно увидеть свою мать до рождения.

Я взял Инесс за руку, сжал ее холодные пальцы в своих. Петруха с осуждением покачал головой.

– Вот так и сходят с ума.

– Когда вскрытие проводить будешь? – через силу спросил я.

– Вот, я же говорил, начинается форменное сумасшествие… Тебе-то какая разница?

– Мне еще макияж ей наложить надо. У нее родственники есть?

– Людей без родственников не бывает. Брат у нее есть, он и заберет ее завтра для похорон. А насчет макияжа – тебе его никто не заказывал. И вскрытия не будет.

– Это как? Почему?

– Не будет. Я думал, ты против вскрытия… Милиции все и так ясно. Загадки в ее гибели нет никакой – десять свидетелей показания дали. Брат против вскрытия – вот, наверное, и договорился с ментами. Мне главное, что бумага соответствующая есть. Не для своего же удовольствия я людей кромсаю. Ее брат, кстати, и одежду, в которой хоронить, для нее привез. – Патологоанатом показал на вешалку, там висел пластиковый чехол.

– Ты встречался с ним?

– Мельком видел, – Петруха отвел взгляд в сторону и тут же поспешил добавить: – Вижу я, ты один на один с ней остаться хочешь? Не буду мешать. Если что, я у себя.