Книга Покажи мне дорогу в ад. Рассказы и повести, страница 88 – Игорь Шестков

Да… тут все не так… все невозможно и фантастично.

Двор, дом, подъезд, квартира, книги… все какое-то ненастоящее!

И первая жена, Натка… что-то в ней было странное… неестественное… только вот что?

Понятно, что. Такой ласковой и страстной она с тобой и в первую брачную ночь не была!

Эта, теперешняя, Натка была такой, какой ты хотел видеть свою жену тогда, в семьдесят восьмом. И не постарела она совсем.

Надо отоспаться.

Заснул… и вот, лежу на песке, на краю крутого невысокого обрыва… кругом провалы, осыпи, по берегам пересохших потоков возвышаются конические башни, похожие на положенные друг на друга толстые оладьи из глины и коричневого песка. Ландшафт этот я узнал… видел его с Масады… только там все светлое, искрящееся, соляное, а здесь темное.

Серо-лиловое сумеречное небо то и дело озаряют электрически оранжевые сполохи. Никакой растительности, кроме перекати-поля. Карстовые ямы зияют… из них доносятся странные глухие звуки. Скорпионы? Посмотрел на свои пальцы… под ногтями грязь… это не мои руки… шестипалые… с перепонками. Ноги тоже не мои, вытянутые, как у баскетболиста, жилистые ходули… каждая с двумя коленями. Верхнее смотрит вперед, а нижнее назад.

Встал, отряхнулся, побежал… прыгнул… в прыжке раскрыл перепончатые крылья и спланировал как летучая собака. Приземлился неудачно. Лег на спину… стемнело… на небе показались незнакомые созвездия… взошли сразу две Луны, обе полутемные, фиолетово-свинцовые.

Кто-то дернул меня за руку и что-то гортанно пропел… это было такое же существо, как и я… самка… она приблизила свою голову с крупными зазубренными мандибулами к моей шее, как будто принюхиваясь… затем мотнула головой, как бы давая знак — за мной… прыгнула и полетела.

Я бросился за ней.

Мы мчались как остервенелые дьяволы по песчаным барханам, скакали с обрыва на обрыв, летали, приземлялись, кувыркались в холодном песке, вскакивали, вновь прыгали и парили, парили между свинцовыми лунами и изрезанной оврагами землей.

Я пытался догнать ее, но она была больше, сильнее и быстрее… иногда она поджидала меня, сидя на песке как йогиня… мандибулами вверх.

Своей синеватой шестипалой лапой она указывала мне на колоссальную, всю составленную из мерцающих бриллиантов, статую богомола с воздетыми к небу передними конечностями, вокруг которой порхали светлячки.

Мы совокупились с ней в полете, как пчелы.

Она откусила мне во время оргазма голову.

Проснулся я как в мыле. Принял душ. Зубы почистил. Опять двадцать пять. И мыло, и паста, и щетка немецкие. И туалетная бумага. Кофе выпил растворимый. Арабика, фирма Контал-Пенни. Булочку съел с козьим сыром. Сыр французский, но надпись на бумажке по-немецки. Что же это, господа?

Подскочил к окну, впился глазами в небо. Небо, как небо. Обычное московское утреннее небо в декабре — белесое, как сметана. И двор вроде тот. Пустой, заснеженный, в меру загаженный. Машины у подъездов… такие же, как в Берлине, только грязнее. Собака вон бездомная бежит… овчарка что ли… повернула морду и посмотрела снизу на меня.

Погодите, а это что такое? Справа должна была быть видна окружная дорога, а за ней — гэбистское гнездо, здоровенный домище. Ничего этого не было видно, только голубовато-серый лес струился заснеженной громадой к размытому горизонту. Зимний Сихэвэн?

И, как только я это подумал, сейчас же заметил и дорогу и здание. Поклясться готов, полминуты назад ничего кроме леса там не было.

Нашел в шкафу выглаженные джинсы, фланелевую рубашку и любимое английское пальто, которое я купил еще в городе К… Чудеса! А это что… откуда эти сапожки на молнии? Я же сам их выбросил. И эта кепка… я ее пожертвовал, когда одежду' собирали для беженцев, своими руками в контейнер кинул.

Что же со мной происходит? Колбаса на постном масле.

Оделся и на улицу вышел.

Не спеша пошел вдоль нашего дома по направлению к универсаму.

Дом у нас длинный, подъездов шесть или семь. Шел вдоль него, ни одного человека не встретил. Да и не хотел, признаться, встречать. Знакомых тут было когда-то… еще узнают, начнутся расспросы, приглашения.

Ощущение — как у пассажиров рейса номер 29, когда они в Бангоре приземлились. Лангольеров однако не слыхать. Несмотря на мороз, из мусорных ящиков несет кислой гнилью. И свет в окнах.

Вышел через арку на Паустовского. Свернул налево. Ни одного автомобиля!

Тьфу, а это что?

Вот автобус пыхтит, тяжело берет подъем, а вот и другой, спускается вниз, подъехал к остановке на перекрестке, забрал двух человек и двинул к Окружной. Жигули, тойоты, форды. Едут себе. Как же я их сразу не увидел? И люди спешат по своим делишкам. Вон мальчишка лет десяти погнал к универсаму, пенсионеры с авоськами завернули в арку, толстая тетка в грязном пальто прошла мимо, обдав меня винными парами. За ней еще одна, видимо, домохозяйка в лисьей шубке и с кожаной сумочкой… алкаш в ужасной засаленной ушанке и ватнике потащился непонятно куда.

Все правильно? Не совсем. Потому что церкви не видно, там, справа, наверху.

Не видно? Не сразу, но показалась и церковка. Кирпич красный, крыша и купол темные. Закрыл глаза и представил, что церковь выкрашена в противный желтый цвет, а крыша и купол — синие. Глянул на нее. Получилось!

Подошел к универсаму. Универсам как универсам. Называется только теперь как-то иначе.

На европейский магазин внутренность этого барака походить не хотела. Чем-то все тут напоминало Большой базар в Стамбуле, только не было в этом русском базаре, ни восточного колорита, ни аромата, ни шика. Универсам было поделен на небольшие ячейки или закутки, в каждом из которых работало по нескольку продавцов в мятых белых халатах. Прошел туда, где продавали мясо. Свинины вегетарианской не обнаружил, не нашел и аккуратных кусков охлажденного свежего мяса, как в немецких магазинах. Ничего похожего на колбасу или ветчину в продаже не было. На огромной осклизлой цинковой доске лежали окровавленные куски свиных туш. Головы, ноги, спины. По ним ползали зеленые мухи.

Продавец отрезал длинным острым ножом куски и предлагал их покупателям. Кидал на весы. Те просили его поменьше или побольше, отсюда или оттуда, капризничали, бранились. Продавец посмотрел на меня и мне почудилось… вот он поднес сверкающий нож к своей бычьей шее, выпучил глаза, ощерился на меня ужасными свиными зубами и с хрустом перерезал себе горло. Кровь хлынула на белый халат и смешалась с свиной кровью лежащей перед ним туши.

Выскочил из мясного закутка и попал в молочный.

Посередине помещения стоял алюминиевый бидон-гигант, из которого толстая продавщица разливала литровым паловником сметану в стеклянные банки покупателей. Рядом с сметанным стояли еще два бидона, с молоком. На деревянном прилавке лежали горки комкастого творога. Продавщица возвещала грозно: «Граждане, в одни руки полкило сметаны, литр молока и полкило творога».