Книга Эль-Сид, или Рыцарь без короля, страница 25 – Артуро Перес-Реверте

Он в последний раз сверху вниз оглядел Руя. Остановившись взглядом – дольше, чем это было нужно, – на его сапогах для верховой езды, густо намазанных салом. И с притворным преувеличенным ужасом вскинул брови, что снова вызвало улыбки на лицах приближенных.

– Короче говоря, твои две сотни копейщиков кто-нибудь да наймет. А у меня свои есть.

И с этими словами, произнесенными пренебрежительно и свысока, граф Барселонский показал посетителям спину.

Лицо Руя Диаса вспыхнуло.

Минайя, опираясь одной рукой о круп своего коня, повернулся в седле, чтобы окинуть мрачным взглядом стены Аграмуна, оставшиеся позади: буроватая линия крепостных стен окружала холм, на котором высились башня и колокольня. Заходящее солнце светило в лицо двум всадникам.

– Франки эти… Изнеженные хуже баб, – проворчал он.

– Не скажи, – улыбнулся Руй Диас. – Если уж дерутся, то дерутся здорово.

– Хотел бы я их увидеть перед нашими копьями.

– Может, еще увидишь. Жизнь вьется прихотливо.

– Что же, бог даст, еще встретимся. – Минайя двумя пальцами прикоснулся к горлу. – Меня прямо пронзило, когда он сказал «оборванцы»… Все равно что в лицо плюнуть.

– Он был в своих владениях и в своем праве.

– Ты – Сид Руй Диас, а не какой-нибудь вшивый бродяга. Вот уже два месяца все приграничье о тебе только и говорит – о незваных гостях и о нашем ответном визите.

При этих словах на лице Руя Диаса вновь всплыла улыбка.

– Дело было славное. Отличный вышел набег.

– Да уж… Удачно получилось.

Еще бы не удачно. После боя на римской дороге они продали в Агорбе рабов, лошадей и прочую добычу и вторглись в пределы области Толедо, где в продолжение двух недель грабили, жгли, разрушали все, что попадало под руку, пройдя огнем и мечом до самой Бриуэги. Захватив тридцать мужчин, женщин и детей и полсотни голов скота, вброд перешли Гуадамьель и вернулись.

– А вот с королями и графами нам не везет, – вздохнул Руй Диас.

Минайя снова оглядел далекий уже Аграмун.

– Совсем не везет, твоя правда. – Он сплюнул. – Одни нас изгоняют, другие оскорбляют. И уж не знаю, что хуже.

– Всему свое время. И помни, что терпение – это добродетель.

– Особенно – при нашем ремесле.

– Ну да.

Какое-то время они ехали молча. Минайя время от времени искоса поглядывал на Руя Диаса и наконец спросил:

– Придумал, что будем делать?

– Думаю.

Минайя взглянул на него недоверчиво:

– Я слишком давно тебя знаю… Наверняка что-нибудь уже припас.

Руй Диас не ответил. Он ехал, бросив поводья, и внимательно смотрел по сторонам. Ни на что не отвлекаясь, наблюдал обстановку, и Минайя хорошо знал это. Всякий раз, как Руй Диас оказывался в чистом поле, он едва ли не безотчетно примечал все особенности местности, все ее изгибы и складки, всё, что могло бы пригодиться или, напротив, подвести. Он делал это ненамеренно, а неосознанно, машинально, подобно тому как столяр, еще не начав обтесывать деревяшку, видит в ней изделие, или как священник определяет ликование или осуждение по вздохам прихожан. Его взгляд был наметан войной и для войны предназначен. Это был орлиный взор природного вождя. Этот кастильский идальго, оглядываясь вокруг, видел не то же, что все остальные.

– Двести человек нуждаются в отдыхе и в пропитании, – сказал Минайя. – И в том, чтобы им заплатили жалованье и выделили их часть добычи… и еще по возможности – в женщинах. Иначе они выйдут из повиновения.

– Наши люди – из другого теста, – рассеянно заметил Руй Диас. – Потерпят.

– Да, это так или, по крайней мере, хотелось бы, чтоб было так… Большинство пришло к тебе не денег ради. Однако они – люди. А пятина, которую ты отсылаешь королю, уменьшает их долю. – В глазах Минайи мелькнула укоризна. – Альфонсо берет, а нам даже спасибо не говорит.

Добрались до неказистого деревянного мостика – просто несколько досок, положенных на камни и позволявших перебраться на другой берег. Прежде чем перейти, завели коней по колено в воду и напоили их.

– Нам нужно что-то надежное, постоянное, – настаивал Минайя. – Договориться бы с кем-нибудь, кто зимой пустил бы нас под крышу и дал бы похлебать горячего… Да вся беда в том, что, если отпали кастильцы, франки и наваррцы с арагонцами, нам и посвататься теперь не к кому.

– Иными словами, христиан не осталось.

Минайя вдруг устремил на командира пытливый взгляд:

– Это ты всерьез?

– Серьезней некуда.

– Что ты придумал?

Руй Диас не ответил. Потянув вбок повод, он вывел коня из воды и направил его к мосточку. Минайя тронул свою лошадь шпорой и двинулся следом.

– Когда ты вот так молчишь, мне жутко делается, – сообщил он. – И когда лицо у тебя такое, как сейчас.

Руй Диас рассмеялся:

– Какое «такое»?

– Как у кота, который только что достал из клетки птичку и сожрал ее.

Они осторожно проехали по шаткому мостику. Копыта коней неуверенно ступали по сгнившим доскам настила.

– Неужто к маврам? – осведомился Минайя.

– В первый раз, что ли? – пожал плечами Руй Диас.

– Черт возьми. С тобой не соскучишься.

– Да.

И в эту ночь ему не спалось.

Постель – покрытая попоной охапка соломы под сводом палатки – была жесткой и неудобной, но он к этому давно привык. Спать не давали мысли, которые то появлялись, то пропадали. Обычно он умел выстраивать их в строгом, даже педантичном порядке, отбрасывая лишние и вздорные, в ожидании сна сосредотачиваясь на чем-то приятном. Впрочем, по-разному бывало – ночь на ночь не приходится. Эта вот вышла какой-то смутной. Не впервые, опять же.

Двести копий, думал он, ворочаясь с боку на бок в темноте. Двести человек доверились ему в надежде заработать на пропитание, и он чувствовал свою ответственность за них. Судьба, посланная ему Господом, – а нет такой судьбы, ни счастливой, ни злосчастной, которая не зависела бы от того, кому она досталась, – потащит за собой и судьбы всех его воинов. К добру или к худу, но его удачи или промахи определят их ближайшее будущее.

Два эти слова – «удачи» и «промахи» – упрямо и назойливо стучали у него в голове, исчезали и возникали вновь. Очень трудно наметить верное направление, когда маешься бессонницей, а ночь так легко дает разгуляться тягостным мыслям, страхам, смутным, как призраки, образам.

«…кто зимой пустил бы нас под крышу и дал бы похлебать горячего», – вспомнились ему слова Минайи.

На самом деле больше ничего и не надо. Но, видит бог, это немало.

Двести преданностей, двести жизней.