Онлайн книга «Дальгрен»
|
Секс между обитателями гнезда довольно редок – мне приходят в голову шесть, нет, семь исключений, считая нас с Денни, – и я вот думаю, не тотемная ли у меня тут, по сути, группа, экзандрическая и / или экзогинная. В основном секс приходит снаружи – по приглашению или просто так, – и в итоге уходит. Седьмое исключение – удивительный (во всяком случае, для меня. Ланья сказала: «А почему ты удивляешься?» Не знаю, почему я удивился. Удивился вот) роман Накалки с высокой девицей итальянской наружности по имени Энн Харримон, которая в первую же ночь в гнезде взяла себе огни, и цепи, и кликуху Черная Вдова. Вечно стоят за ручку, вечно сидят коленка к коленке, перешептываются, бегают по дому и хихикают или спят в любое время дня и ночи в любой комнате, одна другой головой на грудь, одна грудью у другой под ладонью, неимоверный, невинный эксгибиционизм, почти бессловесный, в считаные часы вокруг сложился защитный / вуайеристический (?) кружок мужчин, которые таскались за ними по пятам, отчего, кстати, обезьянья стая временно самораспустилась (Тарзан обеих недолюбливал). Спустя пару недель Вдова пришла ко мне и вернула цепи. Эти несколько минут беседы во дворе – мое единственное с ней взаправдашнее знакомство, и я тогда решил, что она мне нравится; решил, что предложу ей цепи вновь, если еще увижу (вспомнив Кошмара и Ланью); она ушла. Накалка грустила, но о ней не поминала; а потом взялась за старое. Пожалуй, здесь самое место упомянуть: как-то раз я спросил Денни, почему у него нет кликухи. – Кошмар меня звал А. С., – объяснил он. – Пока я ему не сказал, чтоб отъебался. Поэтому я просто Денни. – А. С.? Это что значит? – Угадай с одной попытки. – А, ну да, – сказал я. – А фамилия у тебя, кстати, какая? – Одно время была Мартин. Еще как-то раз Капп. У кого в семье жил, такая и фамилия. Легче ли моя утрата среди такой ономальной пластичности? – Не, ну слушай; я только попросил чуточку… В задней двери замаячил Б-г, голый и полусонный, – руки высоко на косяках, перекосил костлявые бедра, свесил крупные руки (с занятными большими пальцами) и голову. Голова поднялась, Б-г заморгал: – Тарзан, я ложился – ты на что-то жаловался. В небе светло – а ты все не угомонишься? – Да я просил потише, чтоб они тебя не разбудили. – Мне, пацан, все равно пора вставать. И разбудили меня не они. – Видал? – сказал Доллар. – Видал? От твоего ора и трепотни шуму больше, чем… Накалка положила руку ему на грудь и пригнула голову: – А ты тоже погоди. – Подняла глаза. – Тарзан, тебе тут жить нравится, так? – То есть? – Тарзан воинственно дернул подбородком. – Она спрашивает, – пояснила Сеньора Испанья, – нравится ли тебе тут жить. Или нет. – Да, – сказал Тарзан. – Да. Мне нравится. И что ты со мной сделаешь? – Я не буду делать ничего, – сказала Накалка. – А вот тебе не помешало бы. Делай как Доллар. – Чё? – спросил Доллар. – А чё я?.. – А именно: раз тебе нравится тут жить, ты уж постарайся отсюда не вылететь. Б-г оборвал паузу смехом. Затрясся в дверном проеме ветреным пугалом. – Чувак, – сказал Тарзан, – а ты-то чего ржешь? Б-г рукой обхватил его за шею… – Эй, слышь!.. …и, хохоча, потащил по коридору, периодически жестко вкручивая костяшки Тарзану в темя. – Эй, перестань… ну кончай; больно же… ниггер! Кончай, сука!.. эй, ты что… хватит!.. Б-г отпустил его в гостиной. – …ты что творишь, блядь? – Тарзан запустил руки в желтые волосы. – Да проверял, правда у тебя башка бетонная или ты придуриваешься, мудозвон! Кофе у нас есть? Тарзан уронил одну руку, другой потер сильнее. – Ага, по-моему… по-моему, есть. Кто-то час назад ведро сварил. – Смотрел он по-прежнему растерянно. Накалка и Сеньора Испанья пошли дальше по коридору. Доллар сказал им в спины: – Он не имеет права так с вами разговаривать. – Он имеет право разговаривать как хочет, – отозвалась Накалка. – Но потом пускай послушает. – Ну так а я о чем? – сказал Доллар; я редко с ним соглашаюсь, и это исключение стоит записать, чтобы * * * с этой идеей, как с кистой на копчике уже (это сколько уже?), и сегодня (на известном отрезке сегодня), когда шагал по серой (серость, серость, которую я устал замечать и отмечать; я изнурен этой серостью; вот что такое для меня эта серость) улице, такое вот воспоминание: я прохожу мимо стола, где кто-то оставил прозрачный пластиковый стаканчик, и в нем на три четверти белого вина (в дальнем чулане Ворон нашел этих стаканчиков целую пирамиду, обмотанную полимерной пленкой), а позади открытое окно; сияние вдруг преломилось на стыке пластика и вина, как на бензиновой пленке, и стаканчик затопило цветом. Если двигаться туда-сюда больше, чем на три дюйма, он превращался просто в сальный пластик, наполненный жидкостью цвета мочи. Я думал, призматический эффект исчезнет, едва я уйду. Но еще час, проходя через кухню, я всякий раз легко находил место, откуда его по-прежнему было видно. И вот так же идея оставалась в голове, и я всякий раз натыкался на нее, просто проходя мимо. Я думал, имеет смысл попробовать на Темпл-авеню, но по вывескам такой улицы не обнаружил. Так что свернул на другую, тоже широкую и чистую, где ворота, и двери, и витрины до того целые, что о нашей катастрофе повествовало только оловянное небо. Видел, как на перекрестке переходила дорогу тетка в черном пальто и голубом шарфе; но она свернула в переулок; я заглянул, а она уже ныряет в подъезд. Я шагал, взволнованный и пустой, и знал свои формы – как движется тело, как подпрыгивает голова на шее, как прихрамывает односапожная походка – изнутри. Из дыма ко мне выходили фонарные столбы, и подъезды, и пожарные гидранты… Пишу, сидя на горшке; слабые утешения – ожидал слизи и совсем нездоровой какашки, колбасно-желтой и шпинатно-черной. По счастью, вышла в основном жидкость, и вода слишком помутнела – вглядываться без толку. Он обгонял меня где-то на квартал, но с минуту я сомневался, есть ли там кто в дыму. И прибавил шагу. Волосы короткие и черные, коричневое вельветовое пальто с шерстяным воротником; было холоднее обычного, но безветренно, поэтому я так и ходил в жилете. Руки он держал в карманах. На пальто по бокам болтались концы пояса. Я только на этот пояс и смотрел. Уже нагоняя, оцарапал ногу обломком какого-то ящика или мусором на тротуаре – так и не оглянулся посмотреть, что это было. Но аж испугался. Интересно, как бы я поступил, если б не это: может, то есть, отмахиваясь от внезапного жжения поперек икры, я отмахнулся и от тех пределов мозга, что велели бы мне обогнать этого человека побыстрее, раздумывая о том, как близко я подошел. (Совершенно ли контролирует нас топология Города?) |